Он сделал несколько шагов между стендами, по-прежнему сосредоточенный на том, что происходит на улице. Будто ждал выстрела в спину.

Полицейский патруль. Кажется, проехали мимо.

Палец болел невыносимо, но он чуть не захохотал в полный голос: чуть подальше, у стенда с костюмами, спиной к нему стоял Фредрик Маклауд. С пакетом в руке. Он, очевидно, тоже заметил снютов, и ему пришла в голову та же мысль, что и Тедди. У него было еще больше причин не привлекать внимания полиции.

Тедди, как и первый раз, нежно похлопал его по плечу.

– Думаю, они проехали. Так что можем успокоиться. И ты, и я.

У Маклауда в глазах стояли слезы.

– Кто ты такой? Кто тебя нанял?

– К сожалению, – пожал плечами Тедди, – обет молчания.

4

Собеседование еще не закончилось, а Никола уже выскочил из класса. Первым. Он всегда выскакивал первым. Так было и в школе – на сетчатке застряла картина пустого коридора, граффити на шкафчиках, несколько секунд молчания, пока остальные начнут с шумом и толкотней вываливаться из класса. Никола… вечное шило в заду, никогда не хватало терпения спокойно собрать учебники и несколько секунд поболтать с товарищами – тянуло поскорее увидеть пустынный, затихший коридор. Микроскопический осколок покоя.

Но это было давно. За последние годы он успел забыть про школу.

Мама и классный руководитель иногда многозначительно выговаривали дурацкое сокращение: СДВГ. Синдром дефицита внимания и гиперактивности. Но он никогда не принимал риталин и никогда не пробовал самолечение.

Зачем? Пара джойнтов, и ты здоров. Другие так и делали.

Собственно, что ему лечить? Выплескивающуюся через край жизненную энергию? Она распирала его, эта энергия, горела в груди под золотым крестиком…

Золотой крестик – подарок Тедди. Как раз перед тем, как дядя загремел на восемь лет.

Но сегодня ему было не до этой чуши. Жизнь начиналась снова. Сегодня – последний день.

Скоро за ним приедет Хамон.

Остается только «заключительная и подводящая итоги» беседа с куратором.

Каким-то загадочным образом Андерсу Санчесу Салазару удавалось месяцами сохранять свой кабинет в одном и том же виде – столько раз Никола сюда приходил и ни разу не заметил никаких изменений.

До мелочей. Стулья для посетителей задвинуты под письменный стол ровно наполовину, шторы приспущены – тоже ровно наполовину, до сантиметра. Даже бумажки лежат там же, где всегда. Стаканчик для карандашей за дисплеем компьютера, фотографии детей – у Николы было чувство, что старший куратор никогда к ним не прикасался. Поставил много лет назад, вдумчиво выбрал место – и не трогал. Даже кофейная кружка с эмблемой футбольного клуба на том же месте – на углу стола.

Разве что сорочка на Андерсе другая. В тот раз была вишневая, а сегодня – ярко-красная.

– Ну что, Никола? Как дела?

Никола с трудом удержался, чтобы не расплыться в улыбке.

– Вообще-то хорошо.

– А не страшно покидать Спиллерсбуду? Небось, сроднился с нами за такой срок…

На этот раз Никола вообще чуть не расхохотался.

– Да, – сказал он, потупившись, чтобы Андерс не догадался, как ему весело. – Немного страшно.

– Все будет хорошо. Ты, насколько я понимаю, будешь жить у мамы?

– Обещала не выгонять. А я обещал постараться…

– А ваши отношения? Получше немного?

– Еще бы! Лучшая мама в мире.

После бесчисленных встреч с соцведьмами, ректорами, кураторами и снютами он стал экспертом среди экспертов. Не так уж трудно вычислить, что именно они хотят услышать. Труднее сказать так, чтобы поверили. Единственное, о чем он, как ни странно, не врал: и в самом деле считал, что его мать лучшая в мире.

– И еще вот что, Никола. Держись-ка ты подальше от своих старых приятелей. Хорошие ребята, я уверен, но дело не в этом. Чтобы не было осложнений. Геморроя, как вы говорите.