Эта женщина возвращалась несколько раз. Она снова и снова садилась на наш диван и твердила, что все ее дети рождались без осложнений. Когда отец со своей свалки видел ее машину, он возвращался и тихо пробирался в дом через черный ход, притворяясь, что пришел напиться. А потом стоял на кухне и медленно пил воду, прислушиваясь к тому, что происходило в гостиной. Каждый раз, когда женщина уходила, отец не мог сдержать возбуждения. В конце концов, то ли войдя в отчаянное положение женщины, то ли решив сделать приятное отцу, мама сдалась.

Роды прошли благополучно. А потом у той женщины оказалась беременная подруга, и мама приняла и ее ребенка тоже. Подруги пошли одна за другой. Маме понадобилась помощница. Вскоре мы с Одри уже целыми днями колесили вместе с ней по долинам, наблюдая, как она осматривает женщин и прописывает им разные травы. Мама стала нашей учительницей – дома-то мы почти не учились. Она объясняла нам, когда и какие лекарства нужно применять. Если у женщины было высокое давление, ей нужно было дать боярышник, чтобы восстановить коллаген и расширить коронарные артерии. Если у другой раньше времени начались схватки, ей нужна была ванна с имбирем, чтобы повысить приток кислорода к матке.

Повивальное дело изменило маму. Она была взрослой женщиной, имеющей семерых детей, но впервые в жизни она стала главной. По-настоящему, без уловок и обмана. Иногда после родов я замечала в ней что-то от Джуди – в решительном повороте головы, во властном изгибе бровей. Мама перестала краситься, а потом и извиняться за отсутствие макияжа.

За каждые роды мама получала около пятисот долларов, и это тоже изменило ее: неожиданно у нее появились деньги. Отец не считал, что женщины должны работать, но ему казалось правильным, что маме платят за роды, потому что это была его победа над правительством. Кроме того, нам нужны были деньги. Отец работал больше, чем кто бы то ни было, но сварка и строительство амбаров и сеновалов приносили весьма скромный доход. Мама же могла покупать продукты, тратя на еду деньги из маленьких конвертов в своей сумочке. Иногда, если мы целый день колесили по долине, раздавая лекарства и проводя осмотры, мама кормила нас с Одри где-нибудь вне дома. Ба-из-города подарила мне дневник, розовый, с желтым мишкой на обложке, и там я записала, как мама впервые привела нас в ресторан: «очень красивый, с меню и всем таким». Судя по той записи, мой обед стоил 3 доллара 30 центов.

Мама тратила деньги и на то, чтобы стать лучшей повитухой. Она купила кислородный баллон на случай, если ребенок родится и не сможет дышать. Она пошла на курсы шитья, чтобы лучше накладывать швы. Джуди обычно отправляла женщин с разрывами в больницу, но мама решила научиться всему сама. Самодостаточность. Думаю, мама всегда помнила об этом.

На остальные деньги мама провела телефон[2]. Как-то раз появился белый фургон, и несколько мужчин в темной униформе стали лазить по столбам у дороги. Отец выскочил из дома, чтобы узнать, что происходит.

– Я думала, ты хотел установить телефон, – сказала мама так изумленно, что возразить ей было невозможно. – Ты же сам говорил, как это плохо, когда у кого-то начинаются роды, а бабушки нет дома, чтобы принять звонок! Я подумала: «Он прав, нам нужен телефон!» Вот я глупая! Я тебя неправильно поняла?

Отец несколько секунд стоял с разинутым ртом. Потом сказал, что повитухе, конечно же, нужен телефон. Он вернулся к работе и больше об этом не заговаривал. Сколько я себя помнила, у нас не было телефона, но на следующий день он появился. Лимонно-зеленый, блестящий, он расположился возле банок с настойками воронца и шлемника.

Люку было пятнадцать, когда он заговорил с мамой о свидетельстве о рождении. Он хотел получить водительские права. Наш старший брат Тони неплохо зарабатывал, перевозя гравий. Но у него были права. У Шона и Тайлера тоже были свидетельства о рождении. Без документов остались лишь четверо младших: Люк, Одри, Ричард и я.