– Черный флаг развевается на башне и отечество в опасности потому, что двести тысяч солдат готовы вторгнуться во Францию, – возразил офицер, – а не потому, что женщина бегает по улицам Парижа после десяти часов вечера. Но постановление действительно существует, и если б вы сперва сказали мне об этом, то встреча наша была бы короткой и мирной. Хорошо быть патриотом, но не мешает быть и вежливым. Граждане должны уважать офицеров, которых они сами избирали. Теперь ведите эту женщину, если хотите, вы свободны.

– Ах, гражданин! – схватив руку Мориса, вскричала женщина, все время с беспокойством следившая за распрей. – Ах, гражданин, не оставляйте меня во власти этих грубых и полупьяных людей.

– Хорошо, – сказал Морис, – вот вам моя рука, я провожу вас до караула.

– До караула? – с ужасом повторила женщина. – За что же вести меня туда, если я никому не причинила зла?

– Вас ведут в караул, – сказал Морис, – не потому, что вы причинили зло, не потому, что считали вас способной сделать его, но потому, что постановление Комитета запрещает выходить без пропуска, а у вас его нет.

– Но я этого не знала, сударь.

– Гражданка, в карауле добрые люди, которые будут с вами вежливы, с вниманием выслушают ваши оправдания. Вам нечего их бояться.

– Я уже не боюсь оскорблений, сударь, – сказала молодая женщина, сжимая руку офицера, – я страшусь смерти; если меня отведут в караул, я погибла.

II. Незнакомка

Эти слова были произнесены с таким отчаянием и силой, что Морис невольно вздрогнул. Проникновенные звуки этого голоса с силой электрического разряда отдались в глубине его сердца.

Он обернулся к волонтерам, которые совещались между собой. Стыдясь того, что один человек мог нагнать на них столько страху, они рассуждали, как бы выбраться из этого положения. Их было восемь против одного. Трое имели ружья, остальные пики и пистолеты. У Мориса была лишь сабля. Бой был бы неравным.

Даже женщина поняла это; опустив голову на грудь, она тяжело вздохнула.

Что касается Мориса, он, насупив брови и презрительно сжав губы, стоял с обнаженной саблей в двойственном положении человека, которому чувства повелевают защитить женщину, а обязанности гражданина приказывают ее выдать.

Вдруг в конце улицы, как молния, блеснули штыки и послышались мерные шаги патруля, который, увидев скопище, остановился в десяти шагах, и голос капрала прокричал:

– Кто идет?

– Друг! – вскричал Морис. – Иди сюда, Лорен!

Тот, к кому обращался этот отзыв, быстро приблизился.

– А, это Морис! – произнес капрал. – Что ты, повеса, делаешь в эти часы на улице?

– Ты видишь, я только что вышел от Братьев и Друзей.

– Да, чтоб перейти в отделение сестер и приятельниц. Понимаю.

В час туманной ночи,

Только что луна

Взглянет тебе в очи,

Будь ты у окна.

Друг придет твой нежный

Скромною стопой.

Ручкой белоснежной

Дверь ему открой.

Вроде того, и так далее, не так ли?

– Нет, дружище, ты ошибаешься. Я шел прямо домой, как вдруг увидел, что гражданка вырывается из рук этих граждан волонтеров; я побежал узнать, что она сделала и за что ее ведут под стражей.

– Ну, так узнаю тебя в этом деле, – сказал Лорен. – «Французских рыцарей вот истинная доблесть!»

Потом обратился к волонтерам.

– А за что вы арестовали эту женщину? – спросил поэтический капрал.

– Мы уже объяснили поручику, – отвечал начальник отряда, – за то, что у нее нет пропуска.

– Ну! – подхватил Лорен. – Вот так важное преступление!

– Стало быть, ты не знаешь постановления, гражданин? – спросил начальник волонтеров.

– Знаю, знаю!.. Да есть и другое, которое уничтожает первое.

– А какое?

– Вот это:

Бог любви всем объявляет,

Что какой бы ни был час,

Он прекрасным позволяет