– Не терпится! – согласно киваю я, хотя на самом деле мне ни капельки не хочется никуда окунаться! Да и зачем? Правда, мы с Рори уже договорились о том, что я снова приступлю к своим обязанностям в галерее. Поначалу, конечно, неполный рабочий день, какие-то разовые поручения и прочие мелочи, пока не окрепну полностью. До заключения окончательного семейного перемирия Питер будет спать отдельно, на диване. Сам предложил, сказал, так будет лучше, пока я окончательно не прощу его. Именно так и сказал! Наверняка это мама с ним поработала, детально обсудив и с зятем тоже свою излюбленную тему всепрощения.

Вот и сейчас она бестолково суетится вокруг меня. Трещит без умолку. Несет какую-то чепуху о старом-престаром анимационном фильме про Хитрого Койота, который я смотрела когда-то рано-рано утром, потому что, дескать, не могла заснуть. Господи! – думаю я. Сделай так, чтобы она наконец замолчала! Но я лишь молча кусаю губы. И даже стараюсь изобразить благодарственную улыбку на лице. Вокруг столько других поводов и причин для раздражения. Пожалуй, из этого списка можно исключить маму, пусть и изрядно донимающую меня своей неуемной заботой. Вот она начинает что-то тихонько напевать себе под нос, бесцельно слоняясь по комнате. Делает вид, что не замечает того, что запела. Но тут неожиданно для себя самой я присоединяюсь к ней.

– О! – восклицает мама, поднимает голову, бросает взгляд в мою сторону, потом подбегает и крепко сжимает меня в своих объятиях. – Мы с тобой всегда пели на два голоса. Каждый день, пока ты была маленькой.

Напрасно она кружит по комнате как заведенная. Вещей ведь совсем немного, и паковать особо нечего. Зато целая кипа медицинских бумаг: рекомендации, снимки, бланки, результаты анализов и обследований, кардиограммы и прочее, и прочее. Но вот начинается процедура прощания. Мне нужно многим сказать «спасибо» и «до свидания». Что я и проделываю от чистого сердца, хотя и со смешанными эмоциями. В больничной палате мне было спокойно и уютно. Все предсказуемо, все понятно. Чувствую, как комок застревает в горле. Мне до слез не хочется уезжать из госпиталя. Но я старательно прячу свое грустное настроение за напускным весельем.

Авиакомпания организовала для меня частный перелет. Роскошь, конечно. Но приятно и даже доставляет удовольствие. Во всяком случае, заставляет хоть немного забыть о том ужасе, который пришлось пережить, когда я последний раз взлетала в небо и падала потом оттуда на землю. Впрочем, я ведь все равно ничего не помню, а потому и все пережитые ужасы кажутся совсем нестрашными и даже немного киношными. Стюардесса, обслуживающая рейс, – сама предусмотрительность. Стоит моему стакану опустеть, как она тут же незаметно возникает рядом и снова наполняет его водой или соком. Второй пилот подходит, чтобы лично поприветствовать нас, представляется, гарантирует, что сюрпризов не будет. Я чувствую, как мама буквально впивается в мое запястье. Это ее так доктор Мэчт напугал. Сказал, что возвращение домой самолетом может спровоцировать у меня некие посттравматические симптомы. Вполне возможно, в моей памяти даже всплывут отдельные фрагменты той фантасмагории, которую мне довелось пережить. Но вот я удобно устраиваюсь в кресле, откидываюсь на спинку, закрываю глаза, втыкаю наушники и включаю музыку. Звучит приятная мелодия, она даже немного перекрывает шум двигателей. И что? Да ничего в моей памяти не всплывает! Абсолютно ничего… Я делаю попытку реконструировать мой разговор с соседом на борту того злополучного самолета. Помнится, Андерсон успел сообщить мне, что уже принял на грудь изрядную порцию водки с тоником. Интересно, о чем мы с ним говорили? Может быть, я рассказала ему, что мой брак распался и вся моя семейная жизнь покатилась к чертям собачьим? Маловероятно. Ничего не могу вспомнить. И только когда в ушах звучит знакомый хит, ребята из рок-группы Guns N’ Roses с надрывом кричат, почти истошно вопят: «У нее такая улыбка, что мне кажется, будто я снова возвращаюсь в детство»,