– Ах, это восхитительно! – воскликнула старуха, остановившись около стола и глядя на лежащий на нем портфель.

Действительно, на медальоне, украшавшем портфель, с изумительным искусством были изображены переплетающиеся между собой нежные ростки папоротника и просвечивающая сквозь них низкая лесная поросль.

– Оригинальная идея и прелестное исполнение, – прибавила советница, рассматривая рисунок в лорнет. – Вот колокольчик тянется из своей чашечки, и ягода земляники… Удивительно мило! Вероятно, это работа женщины, не правда ли, Болдуин?

– Возможно, – сказал он, пожимая плечами. – Промышленность использует теперь многие тысячи женских рук.

– Так это придумано не лично для тебя?

– Скажите мне, кто из всех наших знакомых дам был бы в состоянии сделать такую художественную, требующую громадного терпения работу, к тому же для человека, сердце которого для них навсегда закрыто?

Он отошел к другому окну, между тем как старая дама удобно устраивалась в маленьком мягком кресле.

– Ну да, в этом ты, пожалуй, прав, – сказала она, улыбаясь, тем равнодушным тоном, которым говорят о давно известных, неоспоримых истинах. – Фанни унесла с собой в могилу твою клятву в вечной верности. Третьего дня опять зашел об этом разговор при дворе. Герцогиня вспомнила о том времени, когда моя бедная дочь была еще жива и возбуждала своим счастьем всеобщую зависть, а герцог заметил, что ни к чему превозносить доброе старое время и сравнивать с нашим, что теперь бывают люди еще более благородные. Например, уважаемый всеми Юстус Лампрехт, которого даже боялись за его строгость, открыто нарушил в молодости клятву верности, правнук же как бы пристыдил его, доказав свою верность и твердость характера.

При словах тещи Лампрехт опустил глаза. Казалось, он на минуту потерял почву под ногами, утратил свою гордую самоуверенность, смелость и сознание того, что он богат и силен, – он стоял, словно пристыженный строгим выговором, низко опустив голову и до крови кусая губы.

– Ну что же, Болдуин! – воскликнула советница и наклонилась, всматриваясь, будто пыталась понять, отчего он так тихо стоит в оконной нише. – Разве тебя не радует такое лестное мнение о тебе при дворе?

Шуршание шелковых гардин, когда он отходил от окна, заглушило вырвавшийся у него глубокий вздох.

– Герцог, кажется, больше ценит в других эти благородные качества, чем в себе самом, – он женился во второй раз, – произнес он с горечью.

– Подумай, что ты говоришь! – накинулась на него с испугом старая дама. – Слава богу, что мы одни и нас никто не слышит! Нет, я просто не понимаю, как ты можешь позволять себе подобную критику, – прибавила она, качая головой. – Да и здесь совсем другое дело! Первая супруга герцога была очень болезненна.

– Прошу вас, не горячитесь, матушка, и оставим этот разговор.

– Оставим этот разговор! – передразнила она его. – Тебе хорошо говорить. Ты застрахован от искушения. После Фанни тебя никто не может заинтересовать. Что же касается герцогини Фредерики, то, напротив, она была…

– Зла и дурна.

Господин Лампрехт сказал это только для того, чтобы перевести разговор на другую тему, не касающуюся его лично.

Она опять неодобрительно покачала головой.

– Я бы не позволила себе таких выражений – блеск высокого происхождения украшает и примиряет со многим. Кроме того, как я уже сказала, здесь большая разница: герцога не связывало никакое обещание, он был свободен и имел право вступить во второй брак.

Сказав это, она опять откинулась на спинку кресла и спокойным мягким движением руки отодвинула от лица кружева своего чепчика, потом сложила руки на коленях и задумчиво опустила глаза.