Но они не могли остановиться и продолжали ссориться, как будто не замечая ее присутствия. Полина стояла неподвижно, ей было не по себе в этой супружеской спальне. Желтый кретон с зелеными разводами, пунцовые половики и старая мебель красного дерева были заменены суконными портьерами и новой мебелью, отвечавшей вкусам изящной женщины. Ничто больше не напоминало здесь о покойной матери Лазара. Запах гелиотропа исходил от туалета, на котором валялись мокрые полотенца; Полине показалось здесь душновато, и она невольно окинула взглядом комнату, где каждая мелочь говорила ей об интимной жизни молодой четы. Хотя Полина в конце концов согласилась жить с ними в одном доме, вопреки тому, что все в ней каждый день возмущалось при мысли, что они ночью лежат тут, может быть, друг у друга в объятиях, но она до сей минуты ни разу еще не входила к ним в спальню, где протекала их супружеская жизнь, не видала одежды, разбросанной в беспорядке, и постели, уже приготовленной на ночь. И Полина ощутила трепет былой ревности.

— Ну, можно ли так терзать друг друга! — проговорила она. — Вы не хотите быть благоразумными?

— Нет, — кричала Луиза, — с меня довольно!.. Ты думаешь, он сознает свою вину? Ничуть! Я ему только сказала, что мы беспокоились, когда он вчера не вернулся, а он набросился на меня, как дикарь, обвиняя, что я испортила ему жизнь, и угрожая, что уедет в Америку.

Лазар крикнул в бешенстве:

— Лжешь!.. Если бы ты упрекала меня мягко, я бы тебя поцеловал, тем дело бы и кончилось. Ведь это ты меня обвиняла, будто я обрек тебя на самое плачевное существование. Да, ты пригрозила мне, что бросишься в море, если я по-прежнему буду отравлять тебе жизнь.

И все началось сначала: оба беспощадно изливали друг на друга свою злобу, накопившуюся вследствие постоянных столкновений и несходства характеров. Стычка возникала из-за какого-нибудь пустяка, по поводу сказанной колкости, затем мало-помалу переходила в острое раздражение, и весь день был отравлен. Луиза, у которой было такое кроткое личико, становилась злой, как только муж посягал на ее удовольствия; она злилась по-кошачьи, — с виду нежна, ластится, а когти наготове. Лазару, несмотря на его безразличие ко всему, эти ссоры давали возможность встряхнуться от одолевавшей его скуки, и он часто прибегал к этому средству, горячившему кровь.

Полина, между тем, слушала. Она страдала больше их, такие отношения противоречили ее представлению о любви. Почему не быть снисходительнее, не приспособиться друг к другу, раз им суждено жить вместе? Ей казалось, что счастье так легко обрести в повседневной жизни и взаимном понимании. Полина была удручена; она всегда смотрела на этот брак, как на дело своих рук, и хотела, чтобы он был прочным и счастливым, вознаграждая ее за принесенную жертву, внушая ей хотя бы уверенность в том, что она поступила разумно.

— Я тебя не упрекаю за то, что ты растратил мои деньги, — продолжала Луиза.

— Этого еще недоставало! — кричал Лазар. — Я не виноват, если меня обобрали…

— Обирают только ротозеев, которые дают залезть себе в карман. Тем не менее теперь у нас остались жалкие четыре — пять тысяч франков ренты, ровно столько, чтобы прожить в этой дыре. Если бы не Полина, наш ребенок в один прекрасный день остался бы без сорочки, так как я вполне допускаю, что ты со своими нелепыми планами и неудачными затеями просадишь и остальные деньги.

— Ну, ну, продолжай! Твой отец вчера говорил мне точно такие же любезности. Я догадался, что ты ему писала. Вот я и бросил дело с удобрениями, — верное дело, которое дало бы сто процентов прибыли. Но я похож на тебя: с меня довольно! Провались я на этом месте, если хоть палец о палец ударю. Мы останемся здесь…

— Нечего сказать! Приятная жизнь для женщины в мои годы! Сущая тюрьма! Выезжать некуда, приглашать к себе некого. И перед главами вечно это дурацкое море, которое наводит еще большую тоску… Ах, если бы я только знала, если бы я знала!..