Искры большого костра улетают в серебристое вечернее небо. Мы с Роуз осторожно пробираемся вниз по ухабистому спуску на Копперс-Бич – единственный пологий участок побережья не загроможденный камнями. Узкая полоска пляжа с белым и черным песком вперемешку, которая заканчивается подводной пещерой, куда отваживаются заплывать лишь немногие: самые храбрые и самые глупые.

– Ты передала маме печенюшки? – спрашивает Роуз, совсем как врач, который прописал лекарство и хочет узнать, помогает ли оно и есть ли побочные эффекты.

* * *

Вернувшись на остров, я приняла душ в продуваемой сквозняком ванной комнате и некоторое время посидела перед маленьким прямоугольным зеркалом, раздумывая, что надеть на вечеринку. Выбрала белые джинсы и плотный черный свитер, в котором наверняка не замерзну ночью. Мама все это время сидела за столом на кухне, уставившись в чашку чая. Я вручила ей печенюшки миссис Альбы.

– Еще одни? – грустно спросила она, когда я поставила перед ней коробочку.

В Спарроу суеверия воспринимают всерьез, наравне с законом всемирного тяготения или расписанием приливов и отливов, и большинство местных жителей не сомневается, что выпечка миссис Альбы помогает с тем же успехом, что и таблетки. Так что мама послушно отправила в рот лавандово-лимонное печенье, стараясь не проронить ни крошки на растянутый коричневый свитер с наполовину закатанными рукавами, открывающими бледные тонкие руки.

По-моему, она даже не осознает, что сегодня последний день учебы, а значит, еще год и я окончу школу, и что завтра – первое июня. Не то чтобы мама совсем утратила связь с реальностью, но границы ее мира весьма условны. Как в неисправном телевизоре: картинка движется, цвета есть, а звука нет.

– Мне показалось, что я видела его сегодня, – бормочет она. – Он стоял на берегу под скалой и смотрел на меня. – Ее губы дрогнули, кусочек печенья выпал из ладони на тарелку. – Но потом пригляделась, а это всего лишь тень. Игра света.

– Мне очень жаль. – Я погладила ее руку. Я сама все еще слышу звук двери, захлопнувшейся за отцом. Вспоминаю, как он шел усталой походкой по тропинке к морю. В ту ненастную ночь, три года назад, когда он ушел и не вернулся, я смотрела ему вслед.

Он просто исчез с острова.

Его парусная шлюпка до сих пор стоит у причала, кошелек лежит на столике у выхода из дома. Ни следа. Ни записки. Ни улики.

– Иногда мне тоже кажется, что я его вижу. – Я попыталась утешить маму, но она отрешенно смотрела перед собой. Выражение ее лица спокойное и задумчивое, она молча доедает печенье.

Сидя рядом с ней за кухонным столом, я не могла не видеть в ней себя: те же длинные прямые волосы, ярко-голубые глаза, бледная кожа – мы живем в гиблом месте, куда редко заглядывает солнце. Вот только у мамы безупречная грациозная фигура, как у балерины, а я нескладная и неуклюжая. В детстве постоянно сутулилась, чтобы выглядеть ниже мальчишек из класса. И даже теперь часто ощущаю себя куклой-марионеткой, которую тянут не за те нити, так что она постоянно спотыкается.

* * *

– Не думаю, что печенье ей поможет, – отвечаю я подруге, пока мы идем по тропинке среди сухой травы и колючих кустов. – Исчезновение отца настолько крепко засело в ее голове, что снадобья бессильны.

– Даже если так, моя мама все равно не сдастся. Сегодня она сказала, что задумала новую комбинацию – пчелиная пыльца и примула, – которая, по ее мнению, поможет избавиться от худших воспоминаний.

Наконец-то пляж! Роуз берет меня под руку, и мы бодро шагаем к костру.

Большинство девушек нарядились в длинные многослойные платья и вплели ленты в волосы. Даже Роуз надела бледно-зеленое шифоновое платье с кружевами, и теперь его подол волочится по песку и тащит за собой щепки и ракушки.