– Безусловно, мы должны отомстить, – сказал он. – Мы должны сокрушить их, но к этому нужно подготовиться, ведь так? Нам нужно как следует все обдумать, собрать доказательства…

Дэн и сам не знал, что хотел сказать. Он всего лишь подал идею, которая, постепенно развиваясь в ходе разговора, обрела зримые формы. Братьям стало ясно, что действовать нужно немедленно, пока Ракель ни о чем не подозревает. На следующий день Лео перевел на счет Дэна крупную сумму денег и пообещал в ближайшее время добавить еще. После чего забронировал билеты до Бостона от имени брата. Но поехал Лео, а не Дэн. Последний остался в квартире брата, принимать Ракель Грейтц на следующий день после Рождества. Он превосходно справлялся со своей ролью, а если когда отчаяние и прорывалось наружу, Ракель объясняла это тем, что ее подопечный не успел освоиться в новом образе.

– Каждый видит в других отражение собственного зла, – заметил на это Лео.

Двадцать восьмого декабря Даниэль сидел в стокгольмской больнице, у постели приемной матери Лео. Никто ни о чем не подозревал, и это вселяло в него мужество. Дэн тщательно выбрал одежду и старался не говорить много. Он решил, что должен выглядеть потрясенным, и это далось ему без особого труда, хотя женщину, которая лежала перед ним в постели, Дэн видел впервые. Вивека Маннхеймер выглядела отощавшей и бледной. Накануне встречи с сыном медсестры тщательно причесали ее и даже слегка подкрасили лицо косметикой. Под голову Вивеки подложили две подушки. Она спала с полуоткрытым ртом. В ее исхудавшем лице было что-то птичье. Дэн осторожно погладил женщину по руке, и она открыла глаза. Полный неприязни взгляд метнулся, остановившись на его лице.

– Кто ты? – спросила Вивека.

Она все еще была под действием морфина и в любую секунду могла провалиться в сон.

– Это я, мама, – ласково произнес Дэн. – Я, Лео.

Она прикрыла глаза, как будто должна была обдумать его слова. Потом сглотнула и ответила:

– Мы так надеялись на тебя, Лео. Но ты разочаровал и меня, и папу.

Тут Дэн тоже прикрыл глаза, пытаясь вспомнить, что Лео рассказывал ему о матери. Ответ дался ему на удивление легко – возможно, именно потому, что женщина была для него чужой:

– Я тоже ждал от тебя большего. Но ты никогда не понимала меня. Ты обманывала меня.

Она удивленно вскинула брови.

– Ты обманывала Лео, – продолжал Дэн. – Лео и меня. Впрочем, как и все остальные.

Потом быстро поднялся и покинул палату. А на следующий день, двадцать девятого декабря, Вивека Маннхеймер умерла. Дэн сообщил в больницу по мейлу, что не сможет участвовать в похоронах.

Вскоре он объявил Ивару Эгрену о своем уходе из фонда. В ответ тот кричал что-то о безответственности, но Дэн не слушал. Четвертого января, с благословения Ракель Грейтц, он покинул Швецию.

Дэн улетел в Нью-Йорк, но с братом встретился в Вашингтоне. Они пообщались с неделю, после чего снова расстались. Лео стал известен в джазовых кругах Бостона как пианист, но все еще не решался на публичные выступления. Он был обеспокоен своим шведским акцентом и тосковал по дому, пока не уехал в Торонто, где познакомился с Мари Денвер. Она была молодым дизайнером по интерьерам, но мечтала стать художницей, пока однажды, в компании со своей сестрой, не решила открыть собственное ателье. Девушкам был нужен стартовый капитал, и тут на помощь подоспел Лео – или Дэн, как он себя тогда называл. Некоторое время спустя молодая пара купила дом в Хоггс-Холлоу, в Торонто. На концертных вечерах, которые часто устраивали супруги, Лео играл на рояле вместе с не менее искусными музыкантами-любителями, в основном врачами.