В этот момент задребезжали ставни от свистящего ночного ветра, будто прилетевшего в ответ на безумный плач виолы. Стонущая виола Занна превзошла самое себя: я не подозревал, что она способна издавать такие звуки. Ставни задребезжали громче и распахнулись. После нескольких ударов стекло задрожало и разбилось. В комнату ворвался холодный ветер, зашелестел листами, на которых Занн описывал свои кошмары. Свечи затрещали, замигали. Я глянул на Занна и понял, что он не в себе. Голубые глаза, невидящие, остекленелые, вытаращились от ужаса, безумная игра сделалась механической, неузнаваемой, неописуемой какофонией.

Внезапный особенно сильный порыв ветра подхватил листы рукописи и погнал их к окну. Я в отчаянии кинулся за ними, но их уже унесло, прежде чем я схватился за прогнившую раму. И тогда я вспомнил про свое давнишнее желание посмотреть вниз из окна, единственного на Rue d’Auseil, из которого виден склон горы за стеной и раскинувшийся там город. Час был поздний, но в городе и ночью горели огни, и я надеялся, что увижу их, несмотря на дождь и туман. Я глянул вниз из окна самой высокой мансарды под завывание ветра и потрескивание мигающих свечей и не увидел внизу города, приветливых огней на знакомых улицах. Передо мной была кромешная тьма бескрайнего невообразимого пространства, тьма, исполненная движения и музыки, не имеющего ничего общего с земным. И пока я стоял, в ужасе глядя вниз, ветер задул обе свечи в старой мансарде, и я остался один в страшной непроницаемой тьме; впереди – хаос, позади – безумный дьявольский хохот виолы.

Я не мог зажечь свечи и, пошатываясь, брел в темноте, пока не наткнулся на стол, опрокинув рядом стоявший стул. Наконец я на ощупь пробрался туда, где тьма изрыгала терзающие слух звуки. Я должен был спасти себя и Занна, какие бы силы мне ни противостояли. На какой-то миг мне показалось, что мимо скользнуло что-то холодное, и я невольно вскрикнул, но крик заглушила ужасная виола. Вдруг меня ударил безумный смычок, пиливший скрипку, и я понял, что Занн рядом. Протянув руку, я нащупал спинку его стула и потряс Занна за плечо, пытаясь привести его в чувство.

Он не реагировал, а виола кричала и стонала, как прежде. Я тронул голову Занна, положив конец ее механическому покачиванию, и прокричал ему в ухо, что нам пора бежать от неизвестных спутников ночи. Занн безмолвствовал, не прекращая своей яростной какофонии, и под ее дикие звуки по всей мансарде носились в исступленной пляске вихри. Коснувшись уха Занна, я невольно вздрогнул и понял причину своего страха, когда дотронулся до его холодного, как лед, неподвижного лица с вперившимися в пустоту глазами. А потом я каким-то чудом нашел дверь, отодвинул деревянный засов и кинулся прочь от темноты, музыканта с остекленевшими глазами и дьявольского завывания проклятой виолы, с удвоенной яростью кричавшей мне вслед.

У меня до сих пор свежи в памяти воспоминания той ночи – как я перепрыгивал, перелетал бесконечные ступеньки и, выбравшись наконец из дома, мчался в безотчетном страхе по крутой старинной узкой улочке с полуразвалившимися домами, сбегал по ее каменным ступенькам вниз, потом несся по мощеным мостовым нижних улиц к гнилой зажатой складскими стенами реке, а оттуда, задыхаясь, – через мост к знакомым широким чистым улицам и бульварам. Стояла тихая лунная ночь, и весело мигали огоньки города.

Я так и не нашел Rue d’Auseil, несмотря на все старания и самые обстоятельные поиски. Но меня не очень сильно огорчила эта неудача, как и пропавшие в неведомой дали исписанные бисерным почерком листы, хоть только в них и был ключ к разгадке таинственной музыки Эриха Занна.

Другие боги