Когда он приходит в себя после такого испытания, я втыкаю диск в DVD-плеер, и мы садимся в противоположных углах большого продавленного дивана, перед которым стоит кофейный столик, загруженный нашими ультракалорийными трофеями. Должна признаться, не такая уж я фанатка кино, это для меня чересчур быстро и шумно. Может, дело в моем здоровье. Но «Манекен» – настоящий шедевр, блин! Мы с большим удивлением узнаем, что это кино о парне, влюбившемся в древнеегипетскую принцессу, вселившуюся в манекен, стоящий в витрине магазина. Принцессу играет Ким Кэттролл из «Секса в большом городе». Мы, бывало, смотрели этот фильм с Дейзи, когда ее родителей не было рядом, – в основном в качестве сексуального воспитания. Он очень легкомысленный.

– Сейчас подобных фильмов больше не делают, – произносит Джей в промежутках между пригоршнями засахаренных орешков.

– Это потому, что мы не окончательно сбрендили, – отвечаю я. – Что, черт побери, происходило в восьмидесятые?! Что было не так с теми людьми?

– Мама была кем-то вроде панка. Я видел фотки: волосы торчат во все стороны, просто жуть!

– Она круто выглядела?

– Нет, была похожа на зомби.

– Господи Исусе! Восьмидесятые – это какой-то кошмар.

Нам весело, мы отпускаем циничные шуточки по поводу одежды персонажей из фильма – они действительно ржачные, и я со смехом кладу голову ему на плечо. Но фильм заканчивается, и Джей включает свою приставку, чтобы поиграть в новую стрелялку, которая, по-моему, ничем не отличается от любой другой. Пока Джей бросает гранаты в неуязвимый вертолет, я резко вскакиваю с дивана и несусь на кухню, чтобы включить духовку для пиццы. Сразу же слышу, как он останавливает игру и, словно грустный щенок, плетется вслед за мной.

– Что-то не так? – спрашивает он раздражающим тоном искреннего участия.

– Нет, просто эта игра мне неинтересна.

– Но «Официальный журнал игровых приставок» выставил ей девять баллов из десяти.

– Мне плевать, Джей.

– Я почти выиграл бой с вертолетом.

– Джей, я серьезно. Просто мне не хочется сидеть и смотреть на… на все эти убийства.

Эти слова повисают в воздухе как проклятие.

– О господи! – восклицает он. – Прости. Прости меня. Я не подумал.

С досады я громко хлопаю дверцей холодильника:

– Да пошел ты, Джей! Я не это имела в виду! Я тут вообще ни при чем, просто меня не интересуют эти горячие парни, которые взрывают все подряд и вопят друг другу: «Я взял твоих шестерых!», что бы это, на фиг, ни значило.

– Хорошо, – говорит он. – Просто успокойся.

Он подходит ко мне и трогает за плечо, а я сердито от него отскакиваю.

– Перестань! – злюсь я.

– Что?! – явно обидевшись, вопит он.

Это всего лишь небольшая, ничего не значащая перепалка, но навязчивое участие Джея вновь убеждает меня в том, что между нами никогда ничего не будет. Только не так. Я еще могу стерпеть такое от папы – мы связаны договором, и он должен заботиться обо мне, но мне правда не нужно, чтобы два мужика обращались со мной как с фарфоровой куклой, тем более что они едва в состоянии позаботиться о самих себе. Я прохожу мимо Джея в гостиную и валюсь на диван, чтобы он не смог сесть рядом.

Как по сигналу, открывается входная дверь и появляется папа. На нем старая толстовка с капюшоном и рваные джинсы – и то и другое испачкано машинным маслом и сажей. Я вспоминаю, что по-прежнему сердита на него из-за пьесы, а потому не улыбаюсь и не говорю «привет», просто машу ему рукой.

– Привет, – говорит он. – Где Джей?

– На кухне. Что с тобой стряслось?

– А-а, чинил котел вместе с Шоном. Боюсь, у меня плохие новости. – (Такое ощущение, будто он всю дорогу домой репетировал то, что сейчас скажет.) – Нужны новые детали, которые мы сможем установить только в понедельник, вода отключена, а это означает, что мы не сможем открыться для публики. Угроза здоровью и безопасности. Придется отменить спектакль.