Пепельный грунт для сева вспахали,

Смотрела Земля, помрачившись ликом,

Как дети серебряный плод вкушали.

Титанов любовь всегда живет во мне,

Когда я вижу Звезду Земли в окне;

Бессердечная пчелка бросить улей должна,

Коль хочет счастья она.

Один же из них отправился прямо

За море, за холм и за все рубежи,

Туда, где небо – тюремная яма,

Где мрак никогда не будет обжит;

Взглянул на безбрежную гладь пустыни,

Куда не ступал человека сапог,—

Одни лишь кратеры в лунной стыни,

Один бездыханный лунный песок.

Титанов любовь всегда живет во мне,

Когда я вижу Звезду Земли в окне;

Но пчелка без улья будет страдать и умрет,

Как бы ни был высок полет.

Он был одинок. Он смотрел кругом

На пустошь, бесцветную, словно ил,

И думал: «А стань весь песок стеклом,

Громадную линзу я б заполучил!

Какой бы открылся мне дивный вид

На мир и на весь человечий род!

Ах, я б увеличил атом любви,

Открыл бы духовный кислород!»

Титанов любовь всегда живет во мне,

Когда я вижу Звезду Земли в окне;

Но пчелка без улья будет страдать и умрет,

Как бы ни был высок полет.

Тот, кто безоблачный взгляд обрел,

Знает: видна сквозь вакуум суть.

Тот, кто дальше других забрел,

Прочь от родных устремив свой путь,

В линзе, белеющей, словно иней,

Видит Луны перевернутой пасть.

Радость – парабола: на вершине

Жаждет вернуться, то есть упасть.

Титанов любовь всегда живет во мне,

Когда я вижу Звезду Земли в окне;

Но пчелка без улья будет страдать и умрет,

Как бы ни был высок полет.

Кодекс Улановых

Есть люди, которым неизбывный Кодекс Улановых не по нутру.

Они говорят, мол, наши вожди нас тиранят и нам же врут,

Но я скажу: бедняка с богачом вместе свести – благородный труд,

Поскольку богач нуждается в лучшей защите!

Нас триллионы, мы здесь повсюду от Юпитера до Венеры;

Трений не избежать, потому нужно принять заранее меры;

Само собой, одни из нас в жизни не перейдут барьеры,

Ну а кто перейдет – вы не взыщите!

Я рос в пузыре в четыре тысячи метров в ширину

В компании всевозможной флоры в вечную квазивесну,

Я вырос с фермерской гордостью, суровой, как в старину

(Потом эта гордость смылась моей кровью).

С хрупкими костями, но длинноног и длиннорук,

Я знал все о садах до того, как издал осмысленный звук.

Светило бы солнце да стена не протекла бы вдруг,

И я бы трудился тяжко, но с любовью.

Наши безногие коровы умели парить и жевать траву,

Все было предельно четко и ясно – кто я и зачем я живу.

«Жить», «любить», «трудиться» одним глаголом я назову,

Он превращает в народ бестолковую свору.

Потом пришли Чужаки. Они хотели наш лед загрести,

Пили наши сливки и виски, ели фрукты до сытости.

Надравшись, отправили всех коров «попастись на Млечном Пути»

И стали насиловать и убивать нас без разбора.

Вскоре они пресытились, притомились и стали скучать —

Нажрались, напились, натрахались, но главное ведь начать,

И вот они режут наших детей, а дети уже не могут кричать,

И кровь возбуждает лучше любого вина.

Они кайфуют от бойни, глаза горят греховным огнем,

Капли крови в невесомости на лице оседают моем;

А Чужаки пытают нас: боль – и спорт, и награда в нем;

И чашу агонии пьет мой народ до дна.

Они ушли внезапно – и столь же неистово, как пришли;