– Ни мозги, ни характер меня никогда не отпугивали. Какая же это женщина, без мозгов-то?

До того как они поженились, отец был частым гостем в доме моей матери. Каждый раз, оказываясь в Дели, он заходил к своему старому университетскому профессору Агни Сену. Мать попадалась ему на глаза на протяжении многих лет: сначала совсем юной девочкой, потом подростком, и, как только он узнал, что его старый преподаватель скончался, объявился на их пороге без всякого предупреждения – по его словам, чтобы выразить свои соболезнования. Время подгадал удачно: Гаятри как раз демонстрировали семью возможного жениха. Сам жених и его родственники сидели рядком в гостиной, а моя мать подавала им чай – таким образом они могли вблизи оценить как ее, так и ее умение принимать гостей. Вскоре они попросили бы ее спеть песню или показать, насколько длинны ее волосы. Отец говорил, что, пока ждал, даже издалека понял, что Гаятри того гляди швырнет чайный поднос на пол. Через несколько минут он увидел, как она на негнущихся ногах вышла из комнаты, взбежала вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, и скрылась в другой части дома. Это укрепило его первоначальную решимость: он спасет ее. На этом месте мать бросала свои узоры и, выпрямляясь на сиденье, отрицательно качала головой:

– Все было не так! Все было совершенно не так!

– Скажешь, это неправда, что ты в раздражении выскочила из гостиной? Что пролила горячий чай на жениха? Они что, вернулись с предложением? Нет? То-то же!

Отец любил заканчивать споры этим выражением.

Моя мать происходила из семьи бенгальских индусов из Дели, отец был на какую-то часть англо-индийцем из Северной Индии. В Мунтазире семью отца индусы считали кучкой безбожников-христиан, а христиане – шайкой язычников-индусов. Однако отец питал презрение к таким категориям, как каста и религия, и утверждал, что все люди в глазах природы рождаются равными. В Бога он не верил, с самого детства был атеистом. Единственным богом, которому он служил, была Национальная Идея, о чем он и объявил членам семьи Гаятри, которые не увидели в нем возможного жениха.

Почему они согласились с тем, что отец – подходящая кандидатура? Боялись, что моя мать расколошматит все их чайные сервизы о головы будущих претендентов на ее руку? Был ли он единственным выбором для сироты-бесприданницы, которая пела, танцевала и занималась такими вещами в далеких странах, какие при детях и обсуждать нельзя? Спросили ли у моей матери, что она думает о столь неожиданной перемене в ее судьбе? Не знаю. Наверное, нет. Им так сильно хотелось избавиться от нее, что они готовы были пойти на скандал, который вызовет ее брак с чужаком. Беспокойство вызывало различие в возрасте моих родителей: ей было семнадцать, ему – тридцать три. «Она к нему подтянется, – говорили они друг другу, – с каждым годом разница в возрасте будет все менее заметной. К тому же материнство наверняка ее усмирит». Они поженились в сентябре, меньше чем через месяц после смерти Агни Сена.

Отец возвращался к своим соображениям в отношении материнства и зрелости, когда забывал, что где-то рядом находились мои большие, оттопыренные уши.

– Рисование, пение, танцы – это все чудесно. У каждого должно быть занятие по душе. Но есть увлечения, а есть серьезные дела. Попробуй почитать что-нибудь, кроме своих романов, – я подарил тебе столько книг и… как насчет истории Индии? Ты хоть первую главу прочитала? Подумай о Мышкине.

– О Мышкине? Мышкине! Он-то здесь при чем?

– Он берет с тебя пример. А какой пример ты ему подаешь, когда вот так танцуешь в саду? Под хихиканье Рама Сарана и Банно в кустах. Достоинство, Гая, – это самое ценное, что у нас есть.

– Я-то думала – воображение или счастье, а не достоинство. И это случилось всего один раз. Пять лет тому назад. Мышкин был слишком маленьким и ничего не понял.

– Он повзрослел.