Он сошел со ступеньки и медленно, ощупью, двинулся по направлению к лужайке. Куда девалась его смелая поступь! Но вот он остановился, словно не зная, в какую сторону повернуть. Он протянул руку, его веки открылись; пристально, с усилием устремил он незрячий взор на небо и на стоящие амфитеатром деревья, но чувствовалось, что перед ним лишь непроглядный мрак. Он протянул правую руку (левую, изувеченную, он держал за бортом сюртука), – казалось, он хотел через осязание представить себе, что его окружало; но его рука встретила лишь пустоту, ибо деревья находились в нескольких ярдах от него. Он оставил эту попытку, скрестил руки на груди и стоял, спокойно и безмолвно, под частым дождем, падавшим на его непокрытую голову. В этот миг Джон, выйдя откуда-то, подошел к нему.

– Не угодно ли вам, сэр, опереться на мою руку? – сказал он. – Начинается сильный ливень, не лучше ли вам вернуться домой?

– Оставь меня, – последовал ответ.

Джон удалился, не заметив меня. Мистер Рочестер снова попытался пройтись, но его шаги были неуверенны. Он нащупал дорогу к дому, переступил порог и захлопнул дверь.

Тогда я постучала. Жена Джона открыла мне.

– Мери, – сказала я, – здравствуйте!

Она вздрогнула, словно перед ней был призрак. Я успокоила ее. В ответ на ее торопливые слова: «Неужели это вы, мисс, пришли в такую позднюю пору в это глухое место?» – я пожала ее руку, а затем последовала за ней в кухню, где Джон сидел у яркого огня. Я объяснила им в кратких словах, что знаю обо всем случившемся после моего отъезда из Торнфильда, и прибавила, что явилась навестить мистера Рочестера. Я попросила Джона сходить в сторожку, возле которой я отпустила карету, и принести оставленный там саквояж; затем, снимая шляпу и шаль, спросила Мери, могу ли я переночевать в усадьбе. Узнав, что устроить мне ночлег будет хотя и нелегко, но все же возможно, я заявила, что остаюсь. В эту минуту из гостиной раздался звонок.

– Когда вы войдете, – сказала я, – скажите вашему хозяину, что его хочет видеть какая-то приезжая особа, но не называйте меня.

– Не думаю, чтобы он пожелал вас принять, – ответила она, – он никого к себе не допускает.

Когда она вернулась, я спросила, что он сказал.

– Он хочет знать, кто вы и зачем пришли, – ответила она; затем налила воды в стакан и поставила его на поднос вместе со свечами.

– Он для этого вас звал? – спросила я.

– Да, он всегда приказывает приносить свечи, когда стемнеет, хотя ничего не видит.

– Дайте мне поднос, я сама его отнесу.

Я взяла у нее из рук поднос; она указала мне дверь в гостиную. Поднос дрожал у меня в руках; вода расплескалась из стакана; сердце громко колотилось. Мери распахнула передо мною дверь и захлопнула ее за мной.

Гостиная казалась мрачной; огонь едва тлел за решеткой; перед огнем, прислонившись головой к высокому старомодному камину, стоял слепой обитатель этого дома. Недалеко от камина, в сторонке, как бы опасаясь, что слепой нечаянно наступит на него, лежал, свернувшись, его старый пес Пилот. Пилот насторожил уши, когда я вошла; затем вскочил и с громким лаем бросился ко мне; он едва не вышиб у меня из рук подноса. Я поставила поднос на стол, затем погладила собаку и тихо сказала: «Куш!» Мистер Рочестер инстинктивно повернулся, чтобы посмотреть, кто это; однако, ничего не увидев, он отвернулся и вздохнул.

– Дайте мне воды, Мери, – сказал он.

Я подошла к нему, держа в руке стакан, теперь налитый только до половины. Пилот следовал за мной, все еще проявляя признаки волнения.

– Что случилось? – спросил мистер Рочестер.

– Куш, Пилот! – повторила я.

Его рука, державшая стакан, замерла на полпути: казалось, он прислушивался; затем он выпил воду и поставил стакан на стол.

– Ведь это вы, Мери? Да?

– Мери на кухне, – ответила я.

Он быстро протянул ко мне руку, но, не видя меня, не смог меня коснуться.