Ты мой закат, ты мой рассвет - Субботина Айя

— Вот видишь, а то прикидывался дурачком. Если еще хоть раз напишешь моей жене, или, не дай бог, попытаешься влезть с очередным «разоблачением меня» - я устрою тебе повод пару лет ждать через тряпочку и копить на стоматолога. Кивни, если понял.

И снова без заминки, как будто сдает норматив по скоростному киванию.

— Если вдруг ты когда-то встретишь нас на улице - переходи на другую сторону. Потому что если я тебя увижу, то совершенно точно вспомню, сколько дерьма ты пытался влить в уши моей жене и решу, что ты снова пытаешься это сделать. И тогда - угадай что?

Пьеро так резво кивает, что морщусь от неприятного звука трения затылка о стену.

Вот и вся храбрость таких «хороших правильных мужчин»: ссутся сразу, как пахнет жареным.

— Вот и хорошо.

Убираю руку и делаю шаг назад.

Просто чтобы не сорваться и не въебать ему от всей души.

— Все, Пьеро, а теперь можешь валить. Желательно быстро.

Он просто слабак. И, как все слабаки, удирает сразу, когда понимает, что ему могут вломить. И никакой любовью тут не пахнет - что-то нездоровое, может быть, но точно не любовь.

Потому что если любишь - не ссышь а дерешься до последнего. Это я теперь точно знаю. Спасибо, Очкарик.

Эпилог: Йен

Примерно год спустя

— Как на Асины именины... Испекли мы каравай...

Наша малышка сидит в высоком детском стульчике: вся розовая, пушистая, и с резинкой-бантом на голове, потому что с волосами у нее. как любит говорить Антон, печалька. То есть, они вроде как есть, но это такой бедный жидкий и смешной пух, что вся гора заколок и украшений для волос, которые нам надарили дедушки и бабушки, кажется, пригодятся только через годик.

Хорошо, если через годик.

— Вот такой вышины... Вот такой ширины...

Антон сказал: «Чтобы никакого «хеппибездея» а дне рождения моей дочки!»

Так что у нас каравай, застолье, большой кекс с красивой свечой в форме единицы, довольные бабушки и дедушки и довольный сытый Добби, который пришел к столу не чтобы, как обычно, стащить лакомство, а просто помяукать за компанию.

Ася уже уверенно держит в руке ложку и так же уверенно громыхает ей по деревянной столешнице своего стульчика.

— По-моему, она довольна, - делает вид, что размышляет над вселенской задачей Антон.

И, не дожидаясь ответа, берет дочку на руки, чтобы вместе с ней задуть свечку. Мы все громко хлопаем.

Пусть, глупо. Пусть, излишне претенциозно, но первый день рождения нашей девочки - это событие для всей нашей большой, немного ершистой, немного колючей, но все-таки дружной семьи.

— Ну как похожи. - шепчется рядом со мной мама, и потихоньку, думая, что никто не видит, фотографирует Антона с внучкой. Через пару минут разошлет всем подружкам: хвастаться, какой у нее чудесный зять и самая лучшая в мире девочка.

Ассоль и правда вся в папу.

И не только внешне, потому что похожа на него как две капли воды.

У нее еще и папин характер: такая же пробивная и неугомонная.

Она все еще немного отстает от сверстников и пока передвигается по дому либо ползком, либо на руках - моих или Антона. Мы не торопим. Наша малышка копит силы, чтобы в подходящий день просто встать на ножки и пойти - без страха, не спотыкаясь, сразу так, будто делала это всю жизнь. Она и сидеть так начала, и ползать. Как-то сразу, без подготовок, как будто успела потренироваться за кадром, а нам уже показала готовый результат.

— Пора резать торт, - предлагает свекровь, и становится рядом с Антоном, чтобы Ася, довольная, потянулась к ней руками.