Ты мой закат, ты мой рассвет - Субботина Айя

Да, возможно, это не памятник литературы. И даже не первая десятка лучшего отечественного фэнтези, но это - отличная история, в которой есть и смех, и слезы, и какие-то очень правильные глубокие мысли.

— Госпожа Воскресенская-Сталь, - осторожно щелкаю ее по носу, и она смешно, как мышь, морщится. - Я очень тобой горжусь.

— Правда? - с каким-то тихим отчаянием переспрашивает Йени.

Всегда этот вопрос. Всегда какое-то недоверие и это неприятно царапает где-то внутри. Но я понимаю, почему она такая, почему хочет дважды услышать, что для кого-то - важная и особенная, лучше, чем другие.

— Правда, малыш. - хоть обычно я не повторяю то. что и так сказал от души. Она прикрывает рот рукой и хлопает влажными от слез ресницами.

— Я... очень соскучилась, - еле-еле, шепотом, через пальцы. Как будто снова боится, только на этот раз саму себя. - У меня в телефоне двести с хвостиком неотправленных сообщений.

— Дашь почитать? - Пытаюсь не дать своей голове выключиться, а то эта русалка утащит меня в свое розовое ванильное болотце.

Очкарик отрицательно машет головой и снова шепотом добавляет:

— Там такой запредельный уровень слез и глупостей, что колючий кактус Антошка либо засохнет, либо зацветет.

Мне же вот этого не хватало.

Именно этого - каких-то таких шуток, словечек с подтекстом, которые умеет выдавать только она, ладони на губах, распушившихся волос.

Хорошо, что уже «зеленый» и я переключаюсь на дорогу.

Глава четвертая: Йен

Антон ставит машину на внутреннюю парковку дома, возвращает ключ, и мы стоим немного в стороне, на расстоянии вытянутой руки.

Я бы хотела, чтобы он поднялся.

Я бы очень хотела, чтобы эту ночь мы, как и в день нашего знакомства, просто спали рядом, чтобы кровать не была такой пугающе огромной для меня одной, и чтобы одиночество, наконец, сбежало в окно.

Но я знаю, что будет, как только за нами закроется дверь.

По крайней мере, я точно не смогу затормозить, потому что мне, как наркоманке, не хватает его запаха, вкуса кожи на губах.

Мне до боли между ног хочется с ним трахаться.

Без головы, без мыслей о том, что сейчас это только еще больше все усложнит.

И я боюсь, что Антон больше никогда не посмотрит на меня так, как раньше. Что теперь и для него я тоже несчастная, обиженная судьбой и одним плохим человеком женщина, с которой нужно заниматься сексом только в миссионерской позе и после подписанного ею согласия на близость.

— Я пойду, Очкарик, - первым заговаривает Антон. - Еще пока доберусь, а подъем в шесть.

Не хочу его отпускать.

— Ты в гостинице живешь?

— Ага.

— Когда возвращаешься в Петербург?

— Завтра вечером, самолет в десять тридцать вечера, так что в полночь буду дома. Сердце болезненно обрывается.

Я надеялась, что у нас будут выходные, и мы просто... не знаю, встретимся еще пару раз, погуляем, как это делают даже давным-давно женатые люди.

— Малыш, ну а ты когда собираешься вернуться? - немного склонив голову набок, спрашивает мой уставший майор. И конечно мы оба понимаем, что речь не о городе и даже не о месте.

Не знаю, что ему ответить.

Попросить еще немного времени, потому что мне нужно разобраться в себе, просто попытаться сделать хотя бы что-то самой: научиться спать в темноте, перестать бояться ездить в метро в час-пик, когда ко мне прижимаются посторонние мужчины, перестать, наконец, улыбаться, когда хочется выть.

И не прятаться в угол по каждому поводу.

А еще - больше никогда ему не врать.

Потому что как раз сейчас мне хочется это сделать, потому что так будет проще.

— Я не знаю, Антон. - Теперь я знаю, почему правду называют «горькой». - Мне нужно время. И я... прошу тебя... пожалуйста... если это возможно... дать мне его.

Я снова прошу что-то дать мне, ничего не предлагая взамен.