Так местные порядки этого не одобряли. Приличные леди в мою сторону даже не взглянут – еще бы, я ж птица совсем не их полета. Даже если бы я вырядился как павлин, то знакомство на улице точно не прокатило бы. При этом на светские рауты меня не звали, а за их пределами можно было даже не пытаться привлечь к себе внимание.

Оставались миленькие цветочницы, дочки пекарей, официантки, булочницы и просто обычные симпатичные девушки, с которыми на Земле не возникало проблем.

Тогда как здесь… при таких-то порядках… увы. Познакомиться и переспать почти всегда означало женитьбу. А за «просто переспать» надо было идти к дамам легкого поведения. К ухаживаниям же и прочим атрибутам постоянного парня я был пока не готов. Не финансово, нет. Даже морально я был бы не прочь найти такую девушку, с которой было бы хорошо не только в постели. Мне этого не хватало в прошлой жизни. А здесь не хватало тем более. Но мои улишши… живой дом, куда я по понятным причинам не мог никого привести… любопытный сверх меры Изя и особенно Пакость…

В общем, мой одинокий путь упорно вел в ближайший бордель. Но из врожденной брезгливости я старательно огибал его стороной.

Наверное, в какой-то момент я слишком расслабился и все-таки упустил контроль над ситуацией. Или слишком надолго отвлекся на свои мелкие трудности. Забыл, что помимо моих проблем есть еще и другие. А может, просто закон подлости оказался един для всей Вселенной, и, согласно ему, самые крупные неприятности всегда приходят именно тогда, когда их никто не ждет.

Со мной такое уже было. Когда заболела мама. В тот день, когда она все-таки умерла. И в тот самый дурацкий вечер, когда немолодой врач с сочувствием подтвердил мой диагноз…

На Ирнелле, как вскоре выяснилось, этот рок меня тоже не миновал, потому что в одну из теплых летних ночей я проснулся в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем и с ощущением только что случившейся, ужасной, непоправимой беды, которая касалась меня напрямую.

Резко сев на постели, я даже не сразу понял, что именно не так, и почему у меня так отчаянно ноет правый бок.

Ударили во сне? Внезапная болезнь? Аппендицит?!

Я не успел об этом подумать, как меня снова скрутило узлом, а следом за разлившейся по животу болью в глазах потемнело, и я увидел картинки… много… поспешно следующие друг за другом вереницы образов, в которых я едва успевал разобраться.

Ночь… темнота… узкие коридоры, проносящиеся мимо с устрашающей скоростью…

Мелькающие тут и там зеленоватые точки, расцененные мною как мухи или вьющаяся над головой вредная мошкара.

Пол стелется под ноги… лапы… сплошной ровно-каменной лентой, лишь изредка вспучиваясь торчащими снизу камнями или зияя старыми ямами.

Подземелье.

Канализация.

Один из нижних уровней, куда еще с вечера ушли на охоту мои улишши.

– Ули?! – прохрипел я, с трудом продираясь сквозь мелькающие с бешеной скоростью образы. – Ули! Какого черта?!

В ответ до меня донесся горестный стон, которому вторил скрип моих зубов, удивленное шипение Пакости и обеспокоенное бормотание разбуженного моими воплями Макса.

– Ули-и-и…

И снова – мрак… темнота, в которой на этот раз ворочается что-то большое и темное. Распластанное на полу тело нурра, в правом боку которого торчит толстое щупальце. Мерно шевелящаяся громада гигантской кляксы, стремительно высасывающее жизнь из содрогающегося в агонии тела…

И я вдруг узнал его. Почувствовал. Понял. А потом горестно простонал:

– Четвертый!

Мой верный улишш умирал… там, на грязном полу, в окружении бесчисленного количества собравшейся вокруг него мерзости. Я видел клякс… много… до отвращения много мертвых душ, стремительно накрывающих его тело сплошной черной пеленой.