– Вы выглядите чудесно, – не без осторожности заметил Штерн.

– Завидуйте, завидуйте! – рокотал Гарин. – Сразу видно, кто этой ночью хорошо спал!

– О, спал прекрасно! – Эммануэль сделал пригласительный жест. – Присаживайтесь. Здесь замечательно спится.

– Благодарю вас, – остался стоять Гарин. – Но вы слышали музыку ночью?

– Музыку? Ночью? Нет. Музыка у меня только днём!

Пациент подошёл к электропианино, приспособленное под его рост, присел на стул, напоминающий велосипедное сидение, и сходу заиграл ноктюрн Шопена.

– Замечательно! – Гарин похлопал blackjack'ом по своей широкой левой ладони.

– Я не представляю свою жизнь без двух вещей, – прервался Эммануэль. – Без музыки и любви.

– А политика? – поднял брови Гарин.

– Она с нами по определению. Как солнце или луна.

– Никуда не денется?

– Именно!

– Хорошо! Пожелания? Опасения? Беспокойства?

– Всё замечательно, всего в достатке, ничего не беспокоит.

– Вакуумный массаж, бальзамное обтирание?

– Продолжаю принимать с успехом.

– Медикаменты?

– Всё те же, вы знаете, мсье доктор.

– Не забывайте про грязь. В ней великая терапевтическая сила.

– О, грязь, – произнёс он по-русски, полузакрыл глаза и вскинул вверх гибкие руки. – Кем бы мы были без неё! Оh là là! Она чудесна, чудесна! Я вернулся к жизни благодаря ей. Теперь я навеки влюблён в вашу алтайскую грязь. Мы с ней как муж и жена. Обвенчались на Алтае! У нас грязный медовый месяц. Мы отдаёмся друг другу. Проблема вот в чём: когда вернусь в Париж, что мне делать без неё? Не представляю! Что мне делать, а? Выписывать её отсюда контейнерами?

– В Европе есть свои грязелечебницы, – заметила Пак.

– Что вы сказали? – вдруг замер он.

– Я говорю, в Европе есть замечательные грязелечебницы, – осторожно продолжала Пак, переглянувшись с Гариным. – Карловы Вары, Пиештяны, Хевиз, Абано Терме.

Пациент напряжённо смотрел на Пак и вдруг прохрипел нутряным, зловещим голосом:

– Connasse de merde![10]

Оттолкнувшись от сиденья, он прыгнул на ногу Пак, оплел eё, как щупальцами, руками и схватил зубами. Но Гарин был начеку: и трёх секунд не прошло, как blackjack выпустил не терапевтическую синюю, а жёлто-зелёную молнию в зад пациента. Тот с криком отвалился на ковёр, завертелся на месте и захрипел.

– Санитары! – громко, но спокойно позвал Гарин.

Двое оставшихся снаружи вбежали в палату, схватили пациента, прижали к полу. Он хрипел, изрыгая французские ругательства, глаза его закатились, на губах выступила пена. Одна из медсестёр выхватила из кармана пенал, вынула шприц, склонилась над ним.

– Не вынесла душа поэта… – произнёс Гарин и вздохнул. – И всегда почему-то утром.

– Раптус плюс Кандинский – Клерамбо. – Пак поправила сбившиеся очки.

– Не укусил?

– Нет, спасибо. Каждый раз поражаюсь вашей реакции.

– Ещё получается, – усмехнулся Гарин. – И ведь неизменно на женщин кидается. И на ноги. Нет чтоб на мои! Я бы и отгонять его не стал! Титан вернул бы его к реальности.

Все заулыбались. Сестра тем временем делала укол.

– Доктор, вы же знаете его анамнез. – Пак смотрела на рычащий рот пациента. – “Преступно-недоступные коленки высокомерной учительницы геометрии”.

– Да-да, – вздохнул Гарин. – Геометрия – великая наука!

– Слишком прилежный ученик…

– Женские коленки способны свести с ума не только мужчин… – задумчиво произнесла Маша.

– “Я готов выпить влагу из вашей коленной чашки”, – процитировал Штерн.

– Пойдёмте дальше, господа! – скомандовал Гарин. – Перенесите пациента на кровать. Марина, присмотрите за ним.

– Хорошо, доктор, – кивнула медсестра.

Пациент палаты № 7 сидел на тренажёре и качал ягодицы.

– Доброе утро, Владимир! – поприветствовал его Гарин.

– Это не я, – пробормотал тот, качаясь.

– Как почивать изволили?

– Это не я.

– Жалобы?