Кровати внутри не было, лишь бледно-зеленое кресло с виниловой обивкой, точно такое же, как в отсеке Лорен и во всех остальных. В нем женщина и сидела. Пустой отсек был ей как будто великоват, без кровати в нем оставалось слишком много свободного места, и прямоугольник пола, отделявший ее от Лорен, казался непреодолимым, шириной с целую реку. Женщина сидела в кресле сгорбившись, уперев локти в колени, и смотрела вниз, в большую корзину-переноску, стоявшую у ее ног, босых и настолько грязных, что их силуэты чернели на фоне больничного пола. Неряшливые лохмотья, бывшие когда-то платьем, длинными, тонкими пальцами тянулись по ее ногам, к полу, бахромой свисали вокруг корзины. Из-за бьющего в глаза света Лорен не могла разглядеть, что внутри, но хорошо слышала доносившееся оттуда прерывистое, хрипловатое дыхание и недовольный ропот – два, определенно два, тоненьких голоса. Лорен шагнула внутрь, чтобы взглянуть на детей поближе, скорее из любопытства, чем по какой-то другой причине. Было ясно, что этой женщине тут не место, что она, судя по всему, бездомная. Одета в несколько слоев, хотя в больнице жарко как в духовке. Но стоило подойти ближе, и Лорен пробрал озноб. Она неожиданно поняла, что больничная сорочка совсем не греет, почувствовала, как холодный воздух окутывает ее голые ноги, пробирается под тонкую ткань, и обхватила себя руками, пытаясь сохранить хоть немного тепла. Видно, где-то совсем рядом включен кондиционер. Воздух был влажный, промозглый, пах рыбой и тиной – это, скорее всего, от бездомной. Лорен почувствовала, что ее заметили, но женщина так и не двинулась с места, зато снова затянула свою жуткую песню.

Она мертвых малюток с собой не взяла,

Она мертвых малюток с собой не взяла,

Ой да алая кровь по ладоням текла.

Положите меня на склоне холма,

На зеленом холме…

– Послушайте, не хочу показаться невежливой, но, может, вы перестанете петь? Пожалуйста. Вы же всех перебудите.

Женщина с резким вздохом умолкла и отвернулась от корзины. Лорен уловила тоненький жалобный звук – сперва еле слышный, еще один непримечательный голос среди больничного гула, – он становился все громче, но доносился не снаружи, а изнутри, зарождался прямо у нее в голове. Беги, говорил ей этот голос. Уходи, спасайся, прямо сейчас. Но ее ноги будто налились свинцом и приросли к полу.

Прошло немало времени, прежде чем женщина подняла глаза, и, когда их взгляды наконец встретились, Лорен прошиб холодный пот. Такое молодое лицо, лет на восемь или даже десять моложе ее самой, а глаза древней старухи. На голове колтуны – бывают такие волосы, Лорен по себе знала, которые сбиваются и спутываются, едва отложишь расческу. Лицо чумазое. Увы, образ юной замарашки, которая под слоем грязи могла бы даже оказаться красавицей, стоит только отмыть хорошенько, рассыпался, едва она открыла рот. Зубов у нее, похоже, не было, язык зловеще, по-змеиному, мелькал в черной пропасти за пухлыми, но обветренными и растрескавшимися губами. Было что-то странное в том, как она разглядывала Лорен. Что ей нужно?

– У тебя двойня, – сказала женщина.

– Да. – Ответ вырвался у Лорен почти против воли, точно кашель, и она немедленно захотела взять его обратно.

– Дааа… – протянула женщина. – Близнецы… Как и у меня. Только твои заколдованные.

Лорен не нашлась что ответить. Лишь вытаращилась на нее с разинутым ртом и, даже осознав это, все равно не смогла отвести взгляда.

– Мои тоже заколдованные, – сказала женщина, – но не так. На моих дурное колдовство, проклятие. А вам повезло, тебе и твоим. У нас вот отродясь ничего не было, последнее отобрали.