– Вы приказали заточить террористку, запереть ее в кладовке, как ненужную бутылку вина. После месяца совещаний вы так и не пришли к согласию насчет того, как надлежит с ней поступить. Ее преступления многочисленны, они достойны сотни смертей, тысячи пожизненных тюремных заключений. Она убила или искалечила сотни ваших подданных с тех пор, как появилась, в том числе погубила ваших собственных родителей, но тем не менее она по-прежнему располагает удобной спальней, ест, дышит… она жива и не понесла кары, которую заслуживает.

Мэйвен – сын своей матери, и его придворное обличье почти безупречно. Слова Эванжелины как будто ни капли не смутили короля.

– Кара, которую она заслуживает, – повторяет он.

И смотрит в зал, слегка вздернув подбородок.

– Поэтому ты привела ее сюда. Неужели у меня такие скучные праздники?

По жадно внимающей толпе проносится смех – у одних искренний, у других фальшивый. Многие здесь пьяны, но есть и трезвые головы, которые понимают, что происходит. Что наделала Эванжелина.

Та вежливо улыбается – с такой мукой, что я ожидаю увидеть в углах губ капли крови.

– Я знаю, что вы скорбите по своей матери, ваше величество, – говорит Эванжелина без тени сочувствия. – Мы все ее оплакиваем. Но ваш отец поступил бы иначе. Время слез минуло.

Это не ее слова, а слова Тиберия Шестого. Отца Мэйвена и призрака, его преследующего. На мгновение кажется, что его маска вот-вот слетит; в глазах Мэйвена в равной мере вспыхивают страх и гнев. Я тоже хорошо помню эти слова, произнесенные перед такой же толпой, вскоре после того как Алая гвардия казнила своих политических врагов. Жертвы были выбраны Мэйвеном, намечены его матерью. Мы сделали грязную работу за них, и они прибавили к общему числу погибших результаты своего чудовищного заговора против сородичей. Они использовали меня, использовали Гвардию, чтобы одним широким движением истребить своих противников или превратить их в демонов. Они уничтожили и погубили больше людей, чем кто-либо из нас.

Я до сих пор чую кровь и дым. По-прежнему слышу плач матери над погибшими детьми. По-прежнему слышу слова, которые переложили на восставших всю вину за это.

– Сила, власть, смерть, – бормочет Мэйвен, стуча зубами.

Некогда эти слова напугали меня и приводят в ужас теперь.

– Что вы предлагаете, миледи? Обезглавливание? Расстрел? А может быть, разорвать ее на части?

Мое сердце начинает бешено биться. Неужели Мэйвен это допустит? Не знаю. Понятия не имею, что он сделает. Я напоминаю себе, что он для меня загадка. Мальчик, которого я якобы знала, оказался иллюзией. А как же записки, оставленные на трупах и полные просьб вернуться? Как же месяц тихого и довольно спокойного заточения? Или это тоже было ложью, очередным фокусом, расставленной ловушкой? Еще одной пыткой?

– Мы поступим по закону. Как сделал бы ваш отец.

То, как Эванжелина произносит слово «отец», которое в ее устах сродни ножу, само по себе служит достаточным подтверждением. Как и многие в этом зале, она знает, что Тиберий Шестой умер иначе, нежели гласит официальное извещение.

Мэйвен продолжает цепляться побелевшими пальцами за серые камни трона. Он смотрит на придворных, которые не сводят с него глаз, а затем насмешливо обращается к Эванжелине:

– Ты не член совета. И ты не знала моего отца настолько хорошо, чтобы понимать, как он мыслил. Я – король, как и он, и мне известно, чтó надлежит делать для победы. Наши законы священны, но сейчас мы ведем сразу две войны.

Две войны.

От внезапного прилива адреналина мне кажется, будто вернулась моя молния. Нет, это не молния. Надежда. Я прикусываю губу, чтобы сдержать улыбку. Пока тянулись недели в плену, Алая гвардия продолжала свое дело – и с успехом. Они не просто продолжают бороться. Мэйвен это открыто признает. Уже невозможно замять происходящее или отмахнуться от него.

Хотя мне страстно хочется знать больше, я держу рот на замке.