Он сидел и выкладывал в протянутые руки подходивших бойцов патроны. Как пайку в бараке лагеря. Там он в глаза зэка не глядел, это не принято было, а здесь Волохов старался заглянуть в глаза каждого, как в душу. Каждому успел что-то сказать, приободрить, пошутить. Улыбнуться отечески. Почти всем он в отцы и годился.

По цепочке шепотом передали:

— Отходим.

Волохов тихо скомандовал:

— Мы замыкающие, медленно отходим по траншее на правый фланг, главное — не шуметь. Пущай немец дрыхнет. Все ясно, бойцы? Тогда пошли…

Рота отходила, и скоро взвод Волохова собрался на правом фланге, упиравшемся в заболоченную низину. Комары тучами висели над ними. Пропитанные потом и кровью шинели и гимнастерки как магнитом притягивали кровожадные полчища. Волохов отер ладонью лицо, раздавив напившееся комарье.

— Вроде тихо. Слухайте меня. Метров пятьдесят по-пластунски, вишь, опять засветили, дальше, цепочкой, бегом. Моховиков, я не ошибся?

— Ошибся, товарищ командир, я Махоньков.

— Извиняй, пойдешь первым, не спеши, доберешься до лесочка, заляжешь, и всех в цепь, вправо — влево, пока я не приду, лежать и ухо востро держать. Всем ясно?

— Ясно.

— Тогда пошли, пошли, ребята, я замыкающий.

Бойцы, один за другим переваливаясь из траншеи, исчезали в темноте. Волохов дождался последнего. Прислушался. С немецкой стороны было тихо, только пыхнула очередная ракета. Где-то очень далеко слышны были то ли раскаты грома, то ли отголоски канонады. Фронт так далеко, по мнению Волохова, откатиться не мог, верно, бомбят ближние тылы, решил он. На это они мастаки, каждый вечер, а то и днем гудят вражьи моторы высоко в небе. Тяжело идут, большими стаями, видно, далеко на восток, бомбежки не слыхать. Свободно ходят. Так же и возвращаются. Как у себя дома. Вот оно как…

Внезапно вспышка света и взрыв. Еще и еще, там, куда ушла рота, куда ушел его взвод, на опушке леса.

Крики людей и беспорядочная стрельба. Волохов выскочил из траншеи и побежал туда, к своим. Сзади, с высотки, сначала один, потом второй, заработали тяжелые пулеметы немцев. Волохов слышал, как с шипением, нескончаемыми веерами неслись пули над его головой. Пока Волохов бежал, все стихло, ни взрывов, ни стрельбы, замолчали и пулеметы немцев. Как ничего и не было. Остановился. Прислушался. Тишина. Пошел дальше. Вот уже и опушка леса.

— Эй, товарищ командир, сюда… — тихо окликнули его.

Волохов с облегчением вздохнул: «Слава богу!» — и пошел на голос.

— Что случилось? Где все?

— Здеся. Как приказывали, лежат. На мины напоролись! Я прошел, а они… в общем, трое метнулись в сторону и на мины напоролись. Сдуру кто-то стрелять начал, ну и немец проснулся. Вдарил из станкачей.

— Что значит — метнулись в сторону?

— То и значит, ползли за мной, а потом встали и побежали налегке в сторону.

— Как это?

— Да так, винтовки бросили и тикать. Я не успел ничё сообразить, как они рваться начали, тут стрельба и началась.

— Перекличку сделали? И что с теми?

— Двое легко ранены, осколками. А тех не смотрели, они там и остались.

— Черт с ними! Потом разберемся. Откель здесь мины?

— Не знаю, товарищ командир.

— Все, пошли дальше, поднимай людей. Направление — лесом на юго-восток, к железной дороге, там сбор. Идем след в след, не отставать, без шума, мужики, без шума. Рота прошла, и мы…

— Эй, Волохов. Вы где? — раздался приглушенный крик из леса.

— Здесь! — отозвался кто-то из бойцов.

— В лесу темнотень хоть глаз коли. — Вышедший, тяжело дыша, опустился на землю.

— А ты немца попроси, может, подсветит, — пошутил кто-то.

— Лейтенант послал, чё у вас тут за шум — узнать, — не отреагировав на шутку, спросил разведчик.

— На мины напоролись. Доложу сам. Поведешь нас.

— Есть. Токо передохну чуть.