— Ну вот, — удовлетворенно сказала Марджи, — теперь ты похожа на апельсиновое мороженое, хотя на самом деле ты просто вонючая Kraut![51] — И она с гордо поднятой головой вернулась за свой стол, а весь кафетерий буквально взорвался от смеха.

Меня и раньше обзывали в школе по-всякому. В начальной школе Четырехглазой. В средней — Мисс Всезнайка. А на уроках физкультуры — неизменно Фишер Четыре Балла. Но все эти прозвища, по крайней мере, имели под собой какое-то основание. Но Kraut? Такого мне пока еще слышать не доводилось, и это прозвище ужалило меня как-то особенно больно прежде всего потому, что это была неправда, ведь и мои родители, и я сама были американцами.

В туалете я сняла с себя покрытую желтыми потеками блузку и надела майку от физкультурной формы, а переодевшись, сразу подумала: до чего же я ненавижу эту Марджи Миллер и всех ее глупых заносчивых приятелей! И я решила, что ни за что не хочу быть такой, как они, и никогда такой не буду.

Итог: Марджи Миллер три дня было запрещено посещать занятия, и все эти дни она просидела в библиотеке, в кабинете для индивидуальных занятий, полируя ногти; а я получила новое прозвище, от которого так и не смогла избавиться, пока уже в выпускном классе родители не перевели меня в другую школу, частную, в целом часе езды от дома. А в старой школе дошло до того, что я перестала покупать в кафетерии что бы то ни было, лишь бы не стоять в очереди избранных обладателей золотых и зеленых карт. Я также придумывала всевозможные предлоги, чтобы избежать посещения футбольных матчей, танцев и всех прочих мероприятий, на которых обладатели золотых карт неизменно особо выделялись.

Ничего хорошего мне это не дало. Марджи, казалось, вечно присутствовала на моем пути, попадаясь мне то в коридоре, то возле наших личных шкафчиков. Если после урока физкультуры я принимала душ — естественно, зажмурившись, чтобы мыло не попало в глаза, — кто-то непременно выключал горячую воду и хихикал, глядя, как я на ощупь пытаюсь отыскать кран или выскакиваю из-под ледяного водопада вся в хлопьях мыльной пены. Лягушки, черви и раки из биологической лаборатории таинственным образом неизменно находили путь в мой мешочек с завтраком. А однажды утром в понедельник я открыла свой шкафчик и обнаружила на внутренней стороне дверцы свастику, нарисованную краской из баллончика.

— Да они все просто дураки безмозглые, — успокаивал меня Малколм после каждого подобного случая. — Не обращай на них внимания.

Я пыталась не обращать. Но у меня не получалось.

Следом за Малколмом я твердила себе: они все просто дураки. А Марджи каждый раз приветливо махала мне ручкой с накрашенными ногтями и по-прежнему держалась уверенно, сидя за столом с другими такими же хорошенькими и богатыми девчонками шотландско-ирландского происхождения, стройными и подтянутыми, как жокеи.

А потом я как-то раз, не подумав, ляпнула (и потом весь день об этом жалела):

— Вот было бы здорово, если б всем тем, кого мы ненавидим, пришлось всю жизнь пользоваться своими паршивенькими карточками!

Малколм со мной согласился. И даже улыбнулся.

Глава семьдесят первая

После того как очередная порция прихожан вышла из методистской церкви и пересекла улицу, направляясь в кондитерскую «У Поля», меня вдруг осенило: а ведь с пятницы — с тех самых пор, как Малколм привез меня домой, — я так ничего и не ела и все это время прожила, можно сказать, на газированной водичке. Но дело в том, что, хотя сейчас даже мысль о воде вызывала у меня приступ тошноты, в этой кондитерской наверняка имелся Wi-Fi. Кроме того, там полно с удовольствием жующих пирожки и пирожные прихожан, которым известна история о добрых самаритянах и у которых, по всей вероятности, можно позаимствовать мобильный телефон.