Когда мистер Стракан сообщил, что Джек покончил с собой, меня охватила эйфория: план сработал, я вышла сухой из воды! Однако слова «по всей видимости» не позволяли расслабиться. Он сказал так из осторожности? По собственной инициативе? Или английская полиция дала понять, что все совсем не очевидно? Если они уже начали опрашивать знакомых – коллег, друзей, – то могли прийти к выводу, что Джек не был человеком, способным совершить самоубийство. Меня, конечно, спросят, почему, как мне кажется, Джек на это пошел, и нужно будет убедить их, что первое проигранное дело стало для него слишком сильным ударом. Наверняка будут спрашивать о проблемах в семейной жизни, и, если я хоть словом на них намекну (а уж тем более если расскажу какие-то подробности), они тут же начнут разрабатывать версию с убийством. Так рисковать я не могу. Мистер Стракан упомянул, что Джек умер от передозировки, но не сообщил никаких подробностей – например, где именно нашли тело. И спрашивать об этом я, конечно, не стала. Но что, если Джек каким-то чудом выбрался из комнаты? Что, если там все-таки была секретная кнопка, которую я не нашла, и перед смертью он успел подняться по лестнице в холл? А может, он даже написал записку, в которой обвинил во всем меня?

Не зная ситуацию во всех мелочах, я не могу нормально подготовиться. Если даже все прошло гладко и Джека нашли в подвале, как и было задумано, меня обязательно спросят, что это за комната и для чего ее использовали. И что мне отвечать? Что я все это время о ней знала? Или что слышу о ней впервые? Если скажу, что знала, – придется сочинить историю о том, как Джек уединялся там перед заседаниями, чтобы поднять боевой дух, настроиться на выступление и лишний раз напомнить себе, каким благородным делом он занимается, защищая избитых женщин. Или все отрицать? Сделать вид, что я неприятно поражена – как в нашем прекрасном доме вообще могла появиться такая комната? Она так хорошо запрятана в глубине подвала, что это прозвучит вполне правдоподобно. Но это опасно: вдруг они решат снять отпечатки и поймут, что я там бывала? Нет, лучше все-таки сказать правду. Точнее, полуправду, иначе они могут догадаться, что я убила Джека в попытке защитить Милли. А они обязательно догадаются, если я расскажу, каким «любящим» супругом Джек был на самом деле (а не в глазах всех знакомых) и для чего он готовил эту комнату. Присяжные, возможно, мне посочувствуют. А может, наоборот – увидят во мне охотницу за деньгами и решат, что я убила своего новоиспеченного мужа в корыстных целях. Мы приземляемся, и я осознаю, что теперь особенно важно говорить правильные слова и принимать правильные решения.

Очередь на паспортный контроль движется еле-еле. Наконец, вырвавшись в зал прилета, я оглядываю толпу встречающих, выискивая родные лица Дианы и Адама. Я страшно нервничаю и при встрече с ними, скорее всего, разрыдаюсь от облегчения, но это будет вполне соответствовать роли убитой горем вдовы. Однако вместо Дианы я вижу Эстер, которая машет мне рукой. Чувствую в груди холодок: зачем она здесь?

– Надеюсь, ты не возражаешь? – Эстер бросается меня обнимать. – У меня сегодня день свободен, так что я вызвалась забрать тебя и отвезти к Диане с Адамом. Соболезную тебе, Грейс.

– Я все еще не могу поверить, – отзываюсь я, ошеломленно качая головой: якобы потому я и не плачу. Хотя в действительности все слезы испарились от ужаса при виде Эстер. – Не хочу верить, что он умер.

– Да, я понимаю, для тебя это тяжелый удар. – Она берет мой чемодан. – Давай зайдем в кафе, Грейс. Выпьем кофе перед дорогой.

Сердце проваливается: Эстер – не Диана, перед ней не так просто изображать скорбящую вдову.

– Может, лучше сразу поедем к Диане? Мне нужно поговорить с Адамом, зайти в полицию. Адам говорил, что детектив, который ведет дело, хочет со мной побеседовать.