Годы - Анни Эрно

Значит, форма книги может возникнуть только из погружения в образы ее памяти для подробного воскрешения особых черт временного периода, года, к которому они с большей или меньшей точностью относятся — и состыковки их по принципу близости с другими, — чтобы снова услышать сказанные кем-то слова, оценки событий и предметов, выуженные из потока журчащей речи, из людского гомона, без устали формулирующего, какие мы есть и какими должны быть, что нам думать, кому верить, чего бояться, на что уповать. С помощью отпечатков, которые оставил мир на ней и на ее современниках, она будет реконструировать общее время — то, что течет издавна и до сегодняшнего дня, — чтобы, выуживая воспоминания коллективной памяти из памяти индивидуальной, показать отпущенный человеку масштаб Истории.

Это не будет старательным припоминанием, обычно практикуемым для связного пересказа жизни, для объяснения себя. Она будет заглядывать внутрь себя только затем, чтобы увидеть там отражение мира, память и образный строй прожитых этим миром дней, улавливать изменения в мыслях, верованиях и чувствах, метаморфозы людей и главного героя, которые знакомы ей, — и, возможно, ничего не будут значить в глазах знакомых ее внучки и всех, кто будет жить в 2070 году. Отслеживать ощущения, которые уже есть, но еще никак не названы, — как то, что побуждает ее писать этот текст.

Это будет текучее повествование в одном постоянном времени — прошедшем несовершенного вида, постепенно вбирающем в себя настоящее, вплоть до последней картины жизни. Однако это лавообразное течение текста будет периодически замирать, прерываться фотографиями и видеофильмами, чтобы можно было понять последовательные физические и социальные этапы изменения ее как человеческого существа. Это, по сути, моментальные снимки памяти и одновременно отчет о жизненной эволюции, о том, что делает эту жизнь уникальной, — не в силу уникальности элементов внешних (общественная эволюция, профессия) или внутренних (мысли и устремления, творческий порыв), но в силу их комбинации, особой для каждого человека. Беспрестанную переменчивость фотографий, — «та же, но другая», будет зеркально отражать текстовая форма «она».

Не будет никакого «я» в том, что представляется ей чем-то вроде безличной автобиографии, а только «мы» или «все» — как будто настала пора и ей рассказать о том, что было прежде.

Когда ей раньше хотелось писать — давно, еще студенткой в общежитии, она пыталась найти какой-то новый язык, который открыл бы неведомые тайны, а она бы стала чем-то вроде медиума. Ей казалось, что законченная книга раскроет людям ее глубинную сущность, даст ей самой наивысшее воплощение, славу — она отдала бы что угодно, лишь бы стать «писателем», как в детстве ей хотелось лечь спать и проснуться Скарлетт о’Харой. Потом, усмиряя дикие классы по сорок человек, толкая тележку в супермаркете, сидя в сквере возле детской коляски, она перестала об этом мечтать. Не было никакого неска́занного мира, ничто не рождалось волшебно и по наитию из вдохновенных слов — значит, она станет писать, не выходя за рамки своего языка, того языка, которым пользуются все, единственного для нее средства воздействия на то, с чем невозможно мириться. В то время книги писались как орудие борьбы. Она не сдала позиции, просто сейчас ей хочется во что бы то ни стало уловить свет, который падает на исчезнувшие уже лица, на уставленные несуществующей снедью скатерти, — тот луч, что светил уже в рассказах о воскресных днях детства и потом вбирал в себя все, что было прежде, все, что проживалось и уходило. Луч света, обращенный вспять. Сберечь:

ярмарку в Базош-сюр-Оэн, аттракцион с электрическими машинками

гостиничный номер в Руане на улице Бовуазин, неподалеку от книжного магазина «Лепузе», где Андре Кайятт снял эпизод фильма «Умереть от любви»[101]

автомат разлива вина в магазине «Каррефур» в Аннеси, на улице Пармелан

И припадала я к величью мирозданья,