Единственное, что спасало Жоффруа Валле и в какой-то мере оправдывало, было распространенное о нем мнение, как о человеке слабоумном. Перед чудачествами Жоффруа Валле оказались бессильны и отец с матерью, и родные братья с сестрами, и жена Анна. Он выкидывал такие штучки, что окружающие только дивились или в ужасе затыкали уши. Чтобы спасти высокую репутацию семьи, к которой имел принадлежность даже сам статс- секретарь Клод де Лобеспин, близкие Жоффруа попытались официально через суд признать его слабоумным. Однако прево Парижа не поддержал их, сославшись на недостаточность фактов. Недостаточность! Но можно ли назвать нормальным человека, который, к примеру, добровольно оставляет выгоднейшую и почетную должность королевского нотариуса-секретаря? Можно ли назвать нормальным человека, который сам о себе публично заявляет, что он слаб разумом?

— Почему я ношу такой большой барет? — балагурил Жоффруа. — Чтобы было не очень заметно, что голова у меня соображает с некоторыми отклонениями.

— Но человек, между прочим, соображает не головой, а сердцем, — снисходительно, как маленького, поправляли его.

— Ошибаетесь, — с полной серьезностью вздыхал он, — человек думает головой.

— Выходит, все убеждены, что они думают сердцем, а вы один решили, что — головой?

— Пройдет немного времени, — гордо утверждал Жоффруа, — и все поймут, как они глубоко заблуждались. Только они никогда не признаются в своем заблуждении. Ведь заблуждались не они, а те, кто были до них.

Послушать Жоффруа Валле, ошибались и ошибаются все вокруг, а он

один, рассыпающий направо и налево благоглупости, прав. Разве это не явный признак помешательства?

Или взять последний случай. Раньше Жоффруа Валле, несмотря на свои беспрерывные чудачества, благополучно, как и подобает добропорядочному семьянину, жил с женой Анной. Но вдруг оставил ее, перебравшись на улицу Гренель в дом каноника Феррье.

— Я полюбил другую женщину, — заявил он жене.

— И уходите к ней? — спросила Анна.

— Нет, — ответил он. — Я ухожу от вас. Любить одну женщину, а продолжать жить с другой примерно то же, что верить в Магомета, а молиться ходить в католический храм.

Кто, кроме не совсем нормального человека, способен изречь подобное?

Спрыгнув с коня у дома каноника Феррье, где теперь обосновался Жоффруа Валле, капитан привязал иноходца к кольцу в каменной ограде и толкнул дверь в сад. Однако дверь, к сожалению, оказалась закрытой.

— Простите, сударь, — услышал он и оглянулся. — Вы, вероятно, к господину Жоффруа Валле? Он со слугой недавно ушел на рыбный рынок.

Ну чем опять не чудачество? В друзьях у тридцатидвухлетнего мужчины крутятся подобные мальчишки, с которыми Жоффруа разговаривает, словно со взрослыми, вбивая в их слабые сердца свои идиотские рассуждения.

— Тебя, кажется, зовут Жан-Жаком? — сурово спросил капитан. — Ведь это ты перебил горшки в лавке горшечника?

— Было дело.

— Сбегай за Жоффруа! — приказал капитан, выискивая в кармане мелкую монету.

— Я и так сбегаю, — откликнулся Жан-Жак. — Я вас знаю, сударь. Вы капитан Жерар де Жийю из королевской гвардии. Вы одной рукой гнете подкову, я знаю. Вы погодите, я живо.

И босоногий мальчишка юркнул в переулок.

Жан-Жак родился девятым в семье палача Люсьена Ледрома. После Жан-Жака у Ледромов родилось еще трое детей. Где при такой ораве уследить за всеми! И естественно, чем Жан-Жак реже бывал дома, тем доставлял меньше хлопот и матери, и бабушке, и взрослым сестрам.

Однажды мальчишки заметили, что горшечник с соседней улицы не ходит к обедне. А коль избегает обедни, значит гугенот. И они решили проучить отступника.

Проникнуть в лавку горшечника через окно выпало на долю Жан-Жаку. Остальные мальчишки стояли на стрёме и в случае опасности должны были известить Жан-Жака свистом.