– Нет, вполне серьезно. Но должен сказать, представление было не таким скучным. Все это время три обнаженные девушки, намазанные синей краской, катались по огромным холстам, растянутым на сцене.

Лэнгдон посвятил большую часть жизни изучению искусства и в таких ситуациях всегда немного комплексовал. Он так и не смог уяснить, каким образом оценивать самые авангардные проявления современного искусства. Многое оставалось тайной.

– Простите, Уинстон, но не могу не сказать. Порой очень трудно определить, где «современное искусство», а где обыкновенный бред.

– Да, это не всегда просто, – невозмутимо согласился Уинстон. – В мире классического искусства произведение ценится за мастерство автора, то есть за его умение работать кистью или резцом. В современном искусстве на первый план выходит идея. А исполнение отступает на второй. Например, написать сорокаминутную симфонию из одного аккорда и двадцати минут тишины теперь может каждый. Но сама идея принадлежит Иву Кляйну.

– Что ж, это честно.

– Естественно. Скульптура из тумана – идеальный пример концептуального искусства. Художник предлагает идею – расположить перфорированные трубки под мостом и пустить волну тумана по воде. А вот осуществление идеи – это уже дело местных техников. – Уинстон выдержал паузу. – Хотя я снимаю шляпу перед художницей, которая смогла так изящно использовать материал в качестве кода.

– Туман это код[13]?

– Да. Закодированное посвящение архитектору музея.

– Фрэнку Гери?

– Фрэнку О. Гери, – поправил Уинстон.

– Остроумно.

Лэнгдон подошел к стеклянной стене.

– Отсюда прекрасный вид на паучиху, – произнес Уинстон. – Вы обратили внимание на Маман по дороге в музей?

Лэнгдон задумчиво смотрел на огромную «черную вдову» на площади.

– Знаете, ее трудно не заметить.

– Судя по интонации, вы от нее не в восторге.

– Я старался изо всех сил. – Лэнгдон помолчал. – В классическом искусстве я как рыба в воде, а тут меня будто вытащили на берег.

– Интересно, – сказал Уинстон. – А я думал, вы скорее других способны оценить Маман по достоинству. Она – прекрасный пример классического контрапоста. На нее вы можете ссылаться, когда будете объяснять этот прием своим студентам.

Лэнгдон смотрел на паучиху, но не очень понимал, о чем речь. Рассказывая о контрапосте, он обычно приводил в пример более традиционные произведения.

– Я предпочитаю «Давида».

– О да. Микеланджело – эталонный образец, – с улыбкой согласился Уинстон. – Эта знаменитая поза, динамический контрапост, женственные линии. Плавно вывернутое запястье, небрежно спадающая праща – все это выражает женскую мягкость и уязвимость. И в то же время суровый взгляд, напряженные сухожилия – в этом уже сквозит отчаянная решимость поразить Голиафа. Давид одновременно мужествен и женствен. Нежен и неумолим.

Лэнгдону понравилось, как рассуждает Уинстон. Хотел бы он, чтобы все его студенты так понимали шедевр Микеланджело.

– Маман ничем не отличается от «Давида», – продолжал гид. – То же контрастное соположение антиномических архетипов. В природе паук «черная вдова» – жестокий хищник: ловит жертву в паутину, убивает и пожирает. Но здесь представлена самка, и, хотя она тоже убийца, мы видим, что ее корзина полна яиц. Она готова дать жизнь новым существам. То есть она убивает и порождает. К тому же огромное тело на непропорционально длинных, но тонких ногах – это еще один контраст: мощь и хрупкость. «Маман» – современный «Давид», если угодно.

– Не угодно, – ответил Лэнгдон с улыбкой. – Но, должен признать, ваш анализ дал мне пищу для размышлений.

– Замечательно. А теперь позвольте предложить вам еще один экспонат. Работу Эдмонда Кирша.

– Серьезно? Я не знал, что Кирш еще и художник.

– Ну, художник он или нет, – рассмеялся Уинстон, – это вам решать.