Из обрубка вытекло несколько капель крови, они упали на край стола, оставив красные брызги на рубашке Лёкена. Йенс отложил руку. Пальцы ее указывали на потолок.

— С другой стороны, имея обе руки, можно делать что угодно. Можно задушить ненавистного тебе человека, сгрести выигрыш со стола, держать клюшку для гольфа. Знаешь, каких высот достигла сегодня медицина?

Йенс подождал, пока не убедился, что Лёкен отвечать не намерен.

— Врачи могут заново пришить кисть, восстановив все нервные волокна до единого. Для этого они вытянут из предплечья все нервы, словно какие-то резиночки. И через полгода ты забудешь о том, что перенес операцию. Разумеется, при условии, что ты тотчас поспешишь к врачу и не забудешь прихватить с собой отрубленную кисть.

Он встал за спиной у Лёкена, опустил голову ему не плечо и прошептал прямо в ухо:

— Посмотри, какая красивая рука. Само совершенство, верно? Почти как на картине Микеланджело, только вот не помню ее названия…

Лёкен ничего не ответил.

— Та, что на рекламе джинсов «Леви-Страусс», знаешь?

Лёкен неподвижно смотрел в одну точку. Йенс вздохнул.

— Конечно, мы же не знатоки искусства. Возможно, я и куплю себе парочку знаменитых полотен, когда все это закончится, может, это пробудит во мне интерес к живописи. Кстати, о том, когда все закончится: ты не знаешь, сколько должно пройти времени, чтобы было уже поздно пришивать тебе руку? Полчаса? Час? А может, еще дольше, если мы положим обрубок в морозильник. Но, к сожалению, у нас нет с собой льда. Тебе повезло, отсюда до госпиталя Ансвут можно доехать всего за четверть часа.

Он вздохнул, придвинулся еще ближе к уху Лёкена и взревел:

— ГДЕ ХОЛЕ И ЭТА БАБА?

Лёкен вздрогнул, его лицо исказила мучительная гримаса.

— Извини, — сказал Йенс. И снял кусочек оранжевого плода со щеки Лёкена. — Просто мне очень важно знать об этом. Вы втроем, как бы то ни было, единственные, кто понимает, как все произошло, верно?

Старый человек хрипло прошептал:

— Верно говоришь…

— Что? — наклонился Йенс к его рту. — Что ты сказал? Повтори!

— Верно говоришь. Папайя правда отдает блевотиной.

Лиз схватилась руками за голову:

— Насчет Джима Лава. Ну не могу я представить себе Брекке стоящим на кухне и подмешивающим в опиум синильную кислоту.

Харри криво усмехнулся:

— То же самое сказал мне Брекке о Клипре. Ты права, ему кто-то помогает, и этот кто-то профессионал.

— Таких людей не ищут по объявлению в газете, это уж точно.

— Да.

— Может, какие-то случайные контакты. Он ведь посещает всякие сомнительные игорные заведения. Или…

Он пристально взглянул на нее.

— Что? — спросила она.

— Ну разве это не очевидно? Это же наш старый друг By. Они с Йенсом были заодно все это время. И Йенс велел ему вставить микрофон в мою телефонную трубку.

— Это больше чем чистое совпадение! Один и тот же человек работал на кредиторов Мольнеса и теперь работает на Брекке.

— Разумеется, это не случайно. Хильде Мольнес рассказывала мне, что именно Йенс Брекке разговаривал тогда по телефону с людьми, требовавшими денег после смерти посла. Сомневаюсь, что он так уж напугал их. Когда мы пришли в «Тай Индо Тревелз», господин Соренсен сказал, что у них нет претензий у Мольнесу. По всей видимости, он говорил правду, думаю, что Брекке уплатил им долг за посла. Разумеется, в обмен на услугу.

— Услугу By.

— Вот именно, — подтвердил Харри и посмотрел на часы. — Черт! Куда же запропастился Лёкен?

Лиз со вздохом поднялась со своего места:

— Надо попробовать позвонить ему. Может, он спит.

Харри задумчиво поскреб подбородок.

— Может быть.