День в пламени и дыму… Горели подожженные огнем французских пушек дома. Высушенные летним зноем, они вспыхивали, как облитые бензином, и выбрасывали высоко к небу прозрачные языки племени. Вместе с ними взмывали в горячий воздух и головешки. Падая на крыши соседних домов, поджигали сухую дранку[113]. В дыму и пламени метались люди в мундирах, стреляли, кололи штыками, убивали и умирали сами. Французы перли вперед, как паровой каток. Захватив ворота крепости, растеклись по улицам, где наткнулись на баррикады. Возле них закипели ожесточенные схватки, которые закачивались одинаково – взятием преграды. Врагов было слишком много – по десятку на одного защитника, а то и более. Остановить эту волну было невозможно – только придержать, чем мы и занимались. Паскевич использовал роту, как пробку для упавшей бутылки с вином, вернее, как две пробки. Мы подлетали к прорвавшемуся противнику и давали несколько залпов, заставляя того притормозить. В рукопашную не лезли – нас бы просто смели. Полчаса, иногда четверть часа передышки давали возможность обороне соседних улиц оттянуться назад и уберечься от фланговых обходов. Мы стреляли, стреляли и в нас. Визжавшими пулями, казалось, был напоен воздух. Теряя людей и коней, рота отступала к Днепру. Плохо было с лошадьми: они выбывали быстрее – слишком крупная мишень. На последний рубеж обороны катить пушки пришлось вручную. Едва успели – строй поляков отделяла от перекрестка пара сотен шагов. Несколько залпов заставили их побежать. Но не приходилось сомневаться: полчаса, четверть часа – и они вернутся.

– Платон Сергеевич! – подковылял ко мне Ефим. – Заряды кончились. Новых взять негде.

– Заклепывай пушки! – приказал я.

– Грех это! – насупился старый фейерверкер. – Столько раз нас выручали. А теперь бросить?

– Не успеем увезти. Упряжек нет, вручную не дотащим.

– А этих запрячь? – он указал на верховых лошадей.

– Люди с ног валятся, – покачал я головой. – Не дойдут. Нам их сберечь надо, пушки дело наживное.

Ефим вздохнул и отдал команду артиллеристам. Застучали молотки, вгоняя гвозди в запальные отверстия орудий. Не обрадуются французы, получив такой трофей. Через минуту, взгромоздившись на оставшихся лошадей (на некоторых по двое), рота потрусила к переправе. Скоро копыта лошадей застучали по доскам наплавного моста. На том берегу нас встречал Семен со своим отрядом.

– Наконец-то! – обрадовался, обнимая меня. – Уже не чаял дождаться. Где пушки?

– Заклепали! – махнул я рукой. – Заряды кончились, лошадей убили. Решил бросить.

– Ну, и ладно! – сказал он. – Тяжко пришлось?

– Семнадцать человек потерял, – вздохнул я. – Это только убитыми. Раненых не считал.

– Я – двадцать пять, – поделился Семен. – Но пушки вывез. Вон стоят, – он указал на батарею у переправы. Возле нее суетились артиллеристы. – И зарядов есть маненько. Паскевич, как узнал, велел оборонять переправу до тех пор, пока последние защитники не выйдут. Похоже, что вы ими и были. Глянь! – он протянул руку.

Я повернул голову. Противоположный берег Днепра заполняла толпа. Даже отсюда хорошо различался синий цвет мундиров.

– Штабс-капитан! – закричал Семен. – Огонь по противнику! Не позволяйте им захватить мост.

Пушки выпалили. Ядра ударили в синюю волну, прорубив в ней просеки. Метко стреляет Зыков! Французы отхлынули к стенам. Ага, не нравится. Тем временем получившие приказ саперы выкатили на мост бочки и ударами топоров выбили их них днища. На деревянный настил хлынула черная смола. Саперы побежали назад, последний бросил в сторону бочек факел. Сухое дерево, политое смолой, занялось вмиг, и мост затянуло черным дымом.

– Вот и все, – сказал Семен. – Отходим.

В этот миг с балкона церкви, сооруженной на месте башни в крепостной стене, выпалили пушки. Ядра ударили в берег у нашей батареи, едва не зацепив орудия.

– Метко палят! – заметил Спешнев.

– Подзорную трубу! – потребовал я. – Быстро!