Стоя на берегу извивающейся черной речушки, Костя лениво бросал в нее травинки, а Маша грелась на солнышке, пока Макар и Сергей разводили костер и готовили шампуры.

— Костя, не свались! — предупредила Маша сына, стоявшего на невысоком обрыве — с этой стороны берег был крутой, а с другой — пологий. — Жалко, на тот берег не перебраться.

— Здесь интереснее. Здесь омуты!

— Вот я и говорю — не свались. И вообще, отойди от края.

Вместо того чтобы отойти, Костя выпросил разрешения спуститься к воде, и Маше пришлось помогать ему слезть по осыпающемуся склону.

— Ноги не промочи. — Она стояла в трех метрах над ним, глядя, как мальчик проверяет палкой глубину. Вода в этом месте была черная, мутная, и Костина палка уходила возле берега почти до конца.

— Глубоко! — восхищенно сказал Костя. — Эх, здесь такая рыба клюет, наверное!

Рассеянно наблюдая за сыном, Маша думала о своем, и мысли ее скакали с одного на другое: «Нужно отправить тетушке Даше витамины для Тоньки и Бублика. До конца праздников я должна написать пять сценариев, а у меня не придуман ни один сюжет… Ботинки Косте малы, придется покупать новые. Ужасно не люблю мерить с ним ботинки… Капитошин звал отметить его день рождения в кафе, нужно придумать подходящий подарок. Бедная Катя так и мучается, боится позволить себе быть счастливой, придумывает все новые препятствия… В чем-то я ее понимаю. Для таких, как она, долг всегда значит больше, чем все остальное. Надо поговорить с девочкой — кажется, ей важно мое мнение. Хорошо, если они с Андреем…»

Не додумав очевидную мысль, она зажмурилась на солнце, ощущая тепло на своем лице, и ее охватило умиротворение. «Ей просто нужно время. У них все наладится. Господи, как же хорошо весной!»

На пятнадцатом этаже высотного дома, стоявшего на юге Москвы, женщина закончила мыть окна, но оставила створку распахнутой и подставила лицо солнцу, жмурясь от удовольствия.

— Хорошо-то как, Верка! — выдохнула она. — Весна пришла, наконец-то!

Невысокая рыжая женщина лет тридцати восьми с веснушками, рассыпанными по улыбчивому круглому лицу, отложила в сторону тряпку и встала рядом с подругой.

— Меня сейчас сдует, — поежилась она. — Люб, закрой окно!

Подруга обернулась к ней. Она была красива зрелой женской красотой — зеленоглазая, с высокими скулами, пухлыми красными губами, которым не требовалась помада, ровными широкими бровями.

— С тех пор как вы меня на картошке простудили, я любых сквозняков боюсь, — виновато напомнила рыжая. — А у тебя все окна нараспашку.

Та, которую она называла Любой, прикрыла створку и села на стул, задумчиво крутя на пальце темную прядь вьющихся волос.

— Знаешь, я только недавно вспоминала про ту поездку, — задумчиво сказала она. — Помнишь, когда мы с Володькой начали встречаться?

— Помню, конечно. Что, Любань, ностальгия? Вспоминаешь первые поцелуи с будущим мужем?

Она рассмеялась, но подруга осталась серьезной.

— Я иногда вспоминаю того парня… Помнишь, которого мы встретили в магазине? Он потом утонул…

Рыжая перестала смеяться и сочувственно кивнула.

— Помню, конечно. Знаешь, столько лет прошло, а я его очень хорошо помню. Наверное, потому, что он был странный.

— Да… верно, странный. Он тогда стал меня стыдить за то, что я дразнила рыбака… Нет, стыдить — неправильное слово. Не знаю, как сказать… Он был словно сумасшедший.

Она растерянно замолчала.

— Почему ты вспомнила его, Люб? — осторожно спросила ее подруга. — У вас с Володькой все в порядке?

— Да, у нас все хорошо. Почему вспомнила? Сама не пойму. Знаешь, такая глупость: когда мне сказали, что он утонул, я сразу подумала, что он утонул там, где я купалась.

— И я о том же подумала, — призналась Вера. — Только ведь это было не так.