И еще она боялась, что если проговорится кому-то о том, что случилось, то закончит свои дни в сумасшедшем доме. «Писательница считает, что ее божественный дар обернулся дьявольской стороной!» Она словно воочию видела заголовки в газетах. Ни один нормальный человек ей не поверит – писателей не стоит принимать в расчет, они сами люди далеко не здравомыслящие. Она никому ничего не сможет доказать.

И не станет. Но сделает все, что в ее силах, – остановится, пока не поздно. И будет верить, что никто не погиб по ее вине, потому что если не верить в это, то жить будет совсем невыносимо.

* * *Василий дослушал ее прерывающийся, сбивчивый рассказ. Когда она замолчала, он немного подождал, не будет ли продолжения, но она больше не говорила ни слова, а только сидела, сжавшись, в своем нелепом халатике. Вторая тапочка тоже свалилась с ее ноги, пристроилась рядом с первой. Веселенькие тапочки… они странно не сочетались с ее рассказом, как не сочетались две косички, цветы на халатике, босые пятки, одна из которых была в чем-то испачкана. Разве можно с босыми ногами рассказывать о неприятных вещах?

«Мохито, – в который раз за этот вечер подумал он. – И хорошо бы настоящего, с ромом». Василий пообещал себе, что, когда все закончится, он поедет в ближайший к дому бар и выпьет четыре порции мохито в одно рыло. Может быть, даже пять. Но это будет потом, а теперь нужно сделать то, зачем он приехал. Рассказать ей.

– Лен, вот что… Ты никогда не задумывалась над тем, что могло заставить тебя прекратить писать книги?

Она смотрела на него без выражения, и он понимал, что сейчас ее здесь нет. Она там – идет по скверу, переживая заново все то, через что прошла тогда, и призраки кружат вокруг нее, плача, как ночные птицы.

– Мало что могло бы, я думаю, – ответил он вместо нее. – Даже если бы тебе предложили самую прекрасную работу, ты бы отказалась. Тебе нравилось писать книги, правда?

Она даже не кивнула. Ковригин был не уверен, что она вообще его слышит. Но сегодня ему нужно было достучаться до нее во что бы то ни стало. «Только бы не стукнуть так, чтобы ей снесло крышу», – с невеселой усмешкой подумал он.

– Тебе нравилось писать книги… – неторопливо повторил он. – У тебя богатая фантазия. Даже слишком богатая, я думаю. Если бы кто-то решил, что нужно заставить тебя перестать писать, он бы использовал это в первую очередь. Твою фантазию, угу.

Никакой реакции. Но она хотя бы смотрела на него. Правда, прочитать, что там, в глубине ее глаз, он не мог.

– И если бы он решил это сделать, то весьма подходящим для него оказался бы тот факт, что ты из рода писателей-воров. Крадешь характеры и образы. Подсматриваешь в жизни и уносишь в клювике, ага?

Она шевельнулась, и Ковригин неожиданно ощутил, что в нем поднимается злость. Он очень давно не испытывал злости – во всяком случае, такой, которая собиралась накатить на него волной. Он чувствовал ее, как хороший пловец, стоя на берегу, чувствует приближение зеленой водяной стены, еще не видимой глазу.

– А если тебя испугать, а? Взять и убедить в том, что придуманные тобою истории сбываются на самом деле? Это не так сложно устроить, как тебе кажется. Или тебе ничего не кажется?

– Я не…