– Она бы никогда этого не сделала!

– И все-таки она это сделала. Твоя мама знала очень многое о твоей работе. Ей было несложно подстроить все три случая. С третьей жертвой она вместе работала в школе, знала адрес, могла легко ее выследить. Кстати, у вас дома в семейном альбоме есть фотографии, где снят весь их учительский коллектив. На одной из них я и видел эту «Веру Алексеевну». Ты знаешь, что после той трагедии у нее отнялись ноги? Она до сих пор плохо ходит.

– Не верю!

– С Николаем Евсеевичем твоей маме повезло – ведь он мог бы доехать и без аварии. Но не доехал. Если бы ты удосужилась встретиться с Мешковым, он бы тебе рассказал, кто приезжал к нему с бутылкой и уговорил потом сесть за руль. Но ведь Ольга Сергеевна ненавязчиво дала тебе понять, что не стоит этого делать, да?

– Ты все врешь!

Ее отчаянный крик заставил его замолчать.

– Я тебе не верю…

Губы тряслись и прыгали на ее лице, и Ковригин отвел взгляд. Усилием воли овладев собой, Лена с трудом выговорила:

– У тебя нет никаких доказательств. То, что мама приезжала к Мешкову и не рассказала мне об этом, ни о чем не говорит. Ей просто было стыдно!

– Учительница запомнила ее.

Лена прижала тыльную сторону кисти к губам, и на секунду ему показалось, что сейчас она укусит себя и кровь потечет из руки. Но когда она отняла ладонь, следов укуса на ней не было. И губы успокоились.

– Я хочу с ней поговорить, – хрипло сказала она, и Василий сразу сообразил, кого она имеет в виду.

– Я тебе не вру.

– Я хочу с ней поговорить. Сейчас.

Ковригин внимательно посмотрел на нее, понял, что возражать нельзя, и завел машину.

Бабкин ехал быстро, бросая «БМВ» то вправо, то влево, когда перестраивался из одной полосы в другую. Макар, попросивший подвезти его до книжного магазина, недвусмысленно выразил свое отношение к встрече с Конецкой. «Незачем тебе туда ездить, Серега. Наверняка дочка Тогоева уже сбежала, решив, что возле несостоявшейся жертвы ей делать больше нечего».

Никуда она не сбежала, хотел сказать Сергей. Но промолчал. За интуитивные озарения у них отвечал Илюшин. А сам он не знал, как назвать то гнетущее ощущение, которое вцепилось в него, как злобный пес, и не отпускало, изредка потягивая на себя, чтобы он не забывал о том, что его кто-то держит. «Я только поговорю со старушкой, и все. Надо было раньше это сделать».

– Надо было раньше это сделать, – повторил он вслух. – Чего я боялся?

– Ну, ты же предупредил парня, – пожал плечами Макар.

– Предупредить-то предупредил, но это могло сработать только с ним, уродом. А меня куда больше беспокоит Сахарова.

– Вряд ли она настолько сошла с ума, чтобы убить тетушку самой.

Бабкин в сомнении покачал головой. «Прекрасная фея…» Это он, а не Макар видел маленькую змею эфу, шипящую на него, высовывающую раздвоенный язычок. И после того, что он видел, он ни в чем не мог быть уверенным.

– Я нашел заметку о ее матери, – сказал он, когда они встали перед светофором.

– Чьей? А, Сахаровой! Постой, а как ты ее прочел? Или о ней писали в русскоязычной прессе?

– Нет, она на английском, но Машка мне перевела. Там сказано о подробностях ее смерти. Тогоев был прав.

– В чем? В том, что его жена была, как он выразился, «с прибабахом»?

– Угу. Знаешь, что она сделала?

Светофор перед ними переключился на желтый, затем на зеленый. Следя за машинами, Бабкин замолчал, и Макар терпеливо ждал продолжения.