Висяки – это в целом неплохо. Просто оструительно хорошо для такого парня, как я: настоящий дублинский пролетарий, первый из всей семьи сдал выпускные школьные экзамены, получил полноценное среднее образование, а не пошел в техническое училище. К двадцати шести отучился, в двадцать восемь ушел из отдела общих расследований и стал инспектором в полиции нравов – папаша Холли замолвил за меня словечко. В отдел нераскрытых преступлений я попал на той неделе, когда мне исполнилось тридцать, надеясь, что на этот раз, напротив, обошлось без протекции, но, боюсь, ошибался. Сейчас мне тридцать два. Пора двигаться дальше.

Нераскрытые Дела – это хорошо. Но Убийства – лучше.

Тут отец Холли мне не помощник, даже если бы я попросил. Босс убойного отдела терпеть его не может. От меня он тоже не в восторге.

Взять тот случай, где Холли была свидетелем. Произвел тогда арест я. Я зачитал права, я застегнул наручники, я подписал отчет об аресте. Но в то время я был просто мелкой сошкой на подхвате: обязан передать выше по инстанции любую стоящую информацию, которая мне попалась, а потом вернуться в дежурку и как пай-мальчик печатать никчемные показания. Но я все-таки арестовал его сам. Я это заслужил.

Вот еще одна важная моя черта: понимаю, когда выпал мой шанс.

Тот арест, вкупе с поддержкой Фрэнка Мэкки, позволил мне выбраться из общего отдела. Тот арест дал мне шанс попасть в Нераскрытые. И именно тот арест закрыл для меня путь в отдел убийств.

Одновременно со щелчком наручников я услышал щелчок закрывшейся двери. Вы имеете право хранить молчание, и я понимал, что попал в черный список тех, кому в обозримом будущем не светит в Убийства. Но если бы я отдал тот арест другому, я бы точно оказался в тупиковом списке навечно приговоренных пялиться в стену дежурного отделения, печатая показания людей, которые ничего не видели и не слышали. Все, что вы скажете, будет запротоколировано и может быть использовано в качестве доказательства. Щелк.

Видишь шанс – и цепляешься за него. Я был уверен, что рано или поздно засов отодвинется.

Прошло семь лет, и эта уверенность уже начинала колебаться.

Отдел убийств – это конюшня чистопородных скакунов. Это шик и глянец, легкое поигрывание рельефных мышц, от которого замирает дыхание. Отдел убийств – это тавро на твоем плече, как татуировка элитного армейского подразделения, как гладиаторский знак, это признание на всю жизнь: один из нас, избранных.

Я хочу в Убийства.

Можно было бы переслать карточку и показания Холли прямиком Антуанетте Конвей, с соответствующей сопроводительной запиской, – и все, конец истории. А еще лучше было бы позвонить ей в ту же секунду, как Холли вытащила из папки карточку, и передать Конвей обеих.

Ну уж нет. Это мой шанс – мой единственный шанс.

Второе имя из дела Харпера: Томас Костелло. Старая рабочая лошадка из Убийств. Двести лет в строю, два месяца в отставке. Как только в Убийствах открывается вакансия, я сразу же узнаю. Антуанетта Конвей пока не выбрала нового напарника. Все еще работает в одиночку.

Я пошел к боссу. Он сразу просек, к чему я клоню, и ему понравилась идея – мы таким образом оказывались причастны к громкому расследованию. И прикинул, как это может сказаться на бюджете следующего года. Я ему, конечно, нравился, но не настолько, чтобы тосковать по мне. И он не видел проблемы в том, чтобы направить меня в отдел убийств, дабы вручить Конвей лично поздравительную открыточку. Обратно можешь не спешить, посоветовал босс. Если в Убийствах пожелают, чтобы ты у них остался, пускай оставляют.

Понятно, что Конвей я ни к чему. Но она все равно меня получит.