Не вырастет теперь. И никому уже никогда не понравится. Этого права его лишил водитель лихач, сбивший Игоря на пешеходном переходе. Лишил права жить. Но…

Но не лишил права быть отмщенным. Да. И пусть будет так!

Владик взъерошил перед зеркалом короткую челку, пшикнул на нее лаком, застегнул куртку брата до самого подбородка. И вышел из квартиры.

– Чего так долго? Заседание вот-вот начнется, – проворчала мать, подавила горестный вздох, заметив на нем куртку младшего сына. – И чего, спрашивается, на вечер перенесли?

– Чтобы истцам удобно было. Забыла? Адвокат говорил, – буркнул он, отворачиваясь к окну.

Он все время боялся, что мать прочтет в его глазах боль и примется его жалеть как маленького. И тогда он точно поплывет, рассопливится. Так нельзя! Он взрослый!

Выглядит, во всяком случае, старше своих лет. Девчонка, с которой он переспал на прошлой неделе, думала, что ему восемнадцать.

Это был второй секс в его жизни. Про первый даже вспоминать не хочется. Стыдоба одна. Второй вышел что надо. Он сам себе казался умелым, опытным и неутомимым. Девчонка тоже похвалила, а она в этом толк знала. Так пацаны сказали, когда рекомендовали ее ему.

Так вот, она страшно удивилась, когда узнала, сколько ему лет.

– А ты хорош, Владик! – восхищенно крутила она головой, одеваясь. – Может, увидимся как-нибудь?

– Может быть, – ответил он и, не стесняясь собственной наготы, принялся собирать свои вещи по комнате друга. – Телефончик оставь…

Всю дорогу мать молчала, сосредоточившись на дороге. И, лишь выйдя на улицу, коротко обронила:

– Ну, с Богом!

Владик скривился и промолчал. Он никому не молился. Ни в кого не верил. Ни на кого не надеялся. Ни на кого, кроме себя. Отец, видимо, тоже. Раз ни разу во время заседания не взглянул ни на него, ни на мать. Обособился, понял Владик. Или стыдится. Только чего – вопрос! Того, что жизнь так у него сложилась? Того, что доставил неприятности людям? Или того, что не сумел нормально выполнить то, что собирался?

Владик искренне надеялся, что отцу стыдно за последнее. И у него от боли перехватило дыхание, и рот непроизвольно распахнулся, когда отец, взяв последнее слово, принялся каяться и просить прощения у этих… У этих…

– Ма, зачем?! – тихо простонал он, низко наклоняя голову. – Зачем?!

– Так надо, сынок. Так надо, – прошептала мать.

И по ее тону Владик понял: она знала. Она знала, что отец начнет каяться. Ну, разве так можно!

В перерыве он выскочил из зала суда в коридор, сбросив с себя руку матери, которая пыталась его остановить. Пробежал коридором до лестницы запасного выхода, у которого дежурил охранник.

– Я подышать, – буркнул Владик, толкая дверь.

Его не остановили. Он спустился по ступенькам на один лестничный пролет, встал у окна, прижался лбом к стеклу и глухо простонал:

– Сволочи… Ненавижу… Убью…

Неожиданно за его спиной кто-то осторожно кашлянул. Владик резко обернулся. Женщина. За его спиной стояла женщина с сигаретой на изготовку.

– Куришь? – спросила она, приглашающе дернув сигаретой.

– Нет. – Он пододвинулся, давая ей возможность встать у открытого окна.

– И это правильно, – она прикурила от изящной зажигалки в виде женской кисти. Глубоко втянула дым, зажмурившись, выдохнула в окно. – А вот то, что не контролируешь эмоции, – это неправильно.

– Что?! – Он отшатнулся от курившей тетки. – Да кто вы такая, чтобы судить! Он, они моего брата… А отец! Он даже отомстить толком не сумел! Сидит на скамейке этой непонятно за что! И теперь еще и раскаивается!

Последнее слово он выплюнул с брезгливой гримасой на лице.

– Думаю, ты просто его не понял, парень.

Она курила как-то странно: бережно, не торопясь. Не впопыхах, не как заядлый курильщик.

– Вообще-то я не курю, – поймала она его заинтересованный взгляд.

– А сейчас что делаете, балуетесь? – скривил он недоверчиво губы.