Глава первая,

в которой я просто делаю свою работу и размышляю о вечном

Как приятно иногда вот так разлечься в траве, на прогретой солнцем земле, закрыть глаза и ни о чем не думать. Травинки щекочут шею, лицо и руки, шелестит ветер, звеня колокольчиками. Кругом все поет и стрекочет, но по сравнению с городским шумом – тихонько, почти шепотом. Удивительно музыкальная и ласкающая слух какофония.

Солнечные лучи греют щеки и даже сквозь закрытые веки почти слепят.

Пахнет… совершенно непередаваемый запах. Так пахнет жизнь, просто жизнь во всем ее многообразии. Нагретая трава, почва, какие-то цветы, прелая листва. Иногда ветер доносит свежий сырой дух реки, и тогда от одного этого запаха становится зябко. Река темная, глубокая, течет степенно и тяжело, а на дне полно ледяных ключей; вода настолько холодная, что от прикосновения к ней моментально сводит пальцы и вызванное жарким солнцем желание освежиться тут же пропадает.

Кажется, вот так, раскинув руки в траве, можно лежать вечно, потому что время запуталось, побежало по кругу, и уже ничто и никогда не изменится. Не получится шевельнуть даже пальцем, но это не страшно, а удивительно приятно и правильно. Так, должно быть, чувствуют мир камни: лежат и молча слушают, впитывая солнечное тепло и запах близкой реки.

Иногда хорошо побыть камнем, никуда не спешить, не решать никаких проблем и не задумываться над смыслом каждого своего действия. Зачем об этом думать, если ты просто лежишь в траве, по тебе бегают мелкие зверушки и тени от травинок, и в положенный момент ты просто и без сожалений станешь пылью?

– Осторожно, быргун! – Встревоженный возглас нарушил мой сон-явь.

Я резко откатилась в сторону, поспешно вскочила на ноги. Под ботинками жалобно хрупнули раздавленные колокольчики, а потом все звуки потонули в радостном глумливом хохоте.

Я раздосадованно поморщилась, отряхивая комбинезон и недовольно косясь на ржущего братца. Пошутил, паразит мелкий. Да и я тоже хороша: если бы мной заинтересовался быргун, я не то что откатиться – сказать «а!» не успела бы. Самый опасный местный хищник, размерами и повадками напоминающий леопарда, а внешним видом – гибрид хорька и тапира с дирижаблем: вытянутое тело обтекаемой формы, плавно переходящее в морду, недлинные лапы с тонкими пальчиками, куцый хвостик.

– Говорили тебе: «Не пей, Иванушка, из козьего копытца!» А ты? Коз-зел, – проворчала я.

– Тогда ты, Аленка, коза, потому что моя сестра, – не менее привычно отмахнулся младший брат. – Хорош уже валяться, пойдем, лететь скоро.

– До вылета вроде еще три часа оставалось или вы уже закончили разгрузку? – уточнила я, подходя ближе.

Мелкий стоял на краю летного поля в позе «космического волка»: расхлябанно, одна нога отставлена чуть в сторону, комбинезон на груди расстегнут, большие пальцы заложены за ремень. Взгляд свысока и травинка в зубах. При его лохматом белобрысом чубе, конопушках и голубых глазах, порождающих завершенный образ «я у мамы дурачок», выглядело подобное комично.

Впрочем, мелкий он исключительно в силу моей привычки: на теть Адиной кормежке вытянулся уже на полголовы выше меня и на достигнутом останавливаться не собирался. Нет, вообще Ванька растет хорошим парнем: незлой, рукастый, честный, даже местами благородный. Умен вот только не по годам, самому шестнадцать – ума как у трехлетнего. Но мальчики, говорят, поздно взрослеют. И то – не все.

– Не-а, дальняя связь барахлит, папа Боря просил тебя глянуть, пока стоим, – брат передернул плечами.

– Плюнь, – проходя мимо, я выдернула у него изо рта травинку. – Вдруг она ядовитая? Ты не дома, олух!

– Ой-ой-ой! Как самой валяться, так это нормально, а мне, значит, нельзя? – возмущенно пробурчал он, нагоняя меня.