Я не оглядываюсь на Питера, когда сажусь в машину, но его кулон все еще зажат у меня в кулаке. В последнюю секунду я оборачиваюсь, но мы уже слишком далеко: я не могу видеть, там ли Питер или ушел. Мое сердце бешено стучит. Что для меня страшнее потерять? Реальность с Питером или мечту о Джоне? Без кого я не смогу жить?

Я вспоминаю руки Джона на моих руках. Как я лежала рядом с ним в снегу. То, как его глаза становятся еще более голубыми, когда он смеется. Я не хочу от этого отказываться. Но и от Питера я отказываться не хочу. В них обоих есть столько всего, за что их можно любить. Мальчишеская уверенность Питера, его солнечное отношение к жизни, то, как он добр к Китти. То, как мое сердце делает сальто всякий раз, когда его машина подъезжает к моему дому.

Несколько минут мы едем в тишине, а потом, глядя прямо перед собой, Джон спрашивает:

– У меня хотя бы есть шанс?

– Я так легко могу в тебя влюбиться, – шепчу я. – Я уже на полпути.

Его адамово яблоко подскакивает в горле.

– В моих воспоминаниях ты был таким идеальным, и ты не менее идеален сейчас. Как будто я сама тебя выдумала. Из всех парней я бы выбрала именно тебя.

– Но?

– Но… я все еще люблю Питера. Ничего не могу поделать. Он был первым, и он… он никак не хочет уходить.

Джон обреченно вздыхает, от чего мое сердце разрывается.

– Черт тебя возьми, Кавински.

– Прости. Ты мне тоже очень нравишься, Джон, правда. Если бы только… вот бы тогда, в восьмом классе, мы все-таки пошли с тобой на танцы.

И потом Джон Амброуз Макларен произносит последнюю фразу, от которой мое сердце разрывается от чувств:

– Думаю, тогда нам не суждено было быть вместе. И сейчас, видимо, тоже. – Джон смотрит на меня уверенным взглядом. – Но может однажды наше время придет.

55

Я стою в женском туалете и поправляю бант на своем хвосте, когда входит Женевьева. У меня пересыхает во рту. Она застывает, а потом поворачивается, чтобы зайти в кабинку. Тогда я говорю:

– Мы с тобой часто встречаемся в туалете.

Она не отвечает.

– Джен… я сожалею о том, что было в тот день.

Женевьева поворачивается и идет на меня.

– Мне не нужны твои извинения. – Она хватает меня за руку. – Но если ты хоть кому-нибудь расскажешь, клянусь богом…

– Не расскажу! – кричу я. – Не расскажу. Я бы никогда так не сделала.

Она отпускает мою руку.

– Потому что тебе меня жаль, да? – Женевьева горько смеется. – Ты маленькая обманщица. От этой твоей милой сладкой личины меня тошнит. Ты всех обдурила, но я знаю, какая ты на самом деле!

Яд в ее голосе меня ошеломляет.

– Что я тебе сделала? За что ты меня так ненавидишь?

– О боже! Хватит! Не веди себя так, будто не знаешь! Ты должна отвечать за все дерьмо, что ты мне сделала.

– Погоди-ка, – говорю я. – Что я тебе сделала? Это ты выложила мое интимное видео в Интернет! Ты не можешь менять историю, как тебе заблагорассудится! Я Эпонина, а ты Козетта! Не выворачивай все так, будто я Козетта!

Ее рот изгибается.

– О чем ты, черт возьми, говоришь?

– Отверженные!

– Я не смотрю мюзиклы! – Женевьева поворачивается, будто собирается уйти, но потом останавливается и говорит: – Я видела вас тогда в седьмом классе. Я видела, как ты его поцеловала.

Она была там?

Она видит, что я ошарашена, и упивается этим.

– Я оставила куртку внизу, а когда вернулась за ней, увидела, как вы целовались на диване. Ты нарушила главное правило девчачьего кодекса, Лара Джин! Каким-то образом, у себя в голове, ты сделала из меня злодейку. Но, чтобы ты знала, я не была стервой только для того, чтобы быть стервой. Ты это заслужила.

У меня кружится голова.

– Если ты знала, почему продолжала со мной общаться? Мы перестали дружить уже гораздо позже.

Женевьева пожимает плечами.