— Он не родился бездарностью, но стал ею. У него, безусловно, был талант, он мог бы кое-что сделать в науке, но теперь он пустое место. Так что подключать его к работе не советую.

— Но он профессор, доктор наук, у него много опубликованных трудов, он выступает по телевизору, ездит на международные конференции.

— Он занимается биологией, химией, фармацевтикой всю жизнь. У него великие планы. Он хочет создать эликсир молодости, получить Нобелевскую премию, стать всемирно известным и сказочно богатым. Его не назовёшь мечтательным бездельником, он упорно стремится к своей великой цели. Он трудится, ищет. Но у него получаются только яды. Ни одного лекарства, способного помочь, вылечить, облегчить боль, он так и не придумал. А за яд, даже самый необыкновенный, Нобелевскую премию вряд ли когда-нибудь дадут.

— Необыкновенный? — тихо переспросил Кольт. — Что ты имеешь в виду?

— Иногда у него складываются удивительные комбинации, как, например, его последняя разработка, Рофексид-6. Лекарство от артрита. В секретной лаборатории №1 при МГБ этот препарат, безусловно, оценили бы по достоинству. Они как раз такого эффекта добивались. Естественная смерть от острой сердечной недостаточности, никаких признаков отравления, никаких следов при вскрытии. Но у них так не получалось. А у Мельника — вышло, случайно, без всякого умысла. Он искренне хотел создать хорошее, надёжное лекарство.

— Я закурю? — спросил Кольт.

— Валяй, — кивнул старик, — мне иногда нравится запах дыма.

Кольт встал, прошёлся по комнате, открыл форточку, жадно затянулся.

— Федор, как тебе кажется, он мог бы этот самый рофексид-6 использовать?

Старик молчал мучительно долго, кряхтел, жевал губами, поглаживал седую голову Адама. Пёс умудрился втиснуться к нему в кресло, уснул и похрапывал совсем по-человечески. Кольт терпеливо ждал, смотрел в окно.

— Если бы он захотел кого-нибудь убить, то только одного человека, — наконец произнёс Агапкин, — правда, это невозможно.

— Кого же?

— Михаила Владимировича Свешникова. В науке, как в искусстве, на одного Моцарта приходится сто тысяч Сальери. К счастью, не каждый имеет в распоряжении яд, не у каждого хватает решимости, и вовсе не всегда все эти Сальери живут с Моцартом в одном времени и в одном пространстве.

Кольт загасил сигарету, подошёл к Агапкину и развернул его кресло так резко, что Адам взвизгнул и спрыгнул на пол.

— Вспомни, пожалуйста, ты когда-нибудь говорил при нём, что Софи похожа на Таню?

Старик открыл рот, голова его мелко, страшно затряслась, пальцы вцепились в подлокотники. Губы посинели, глаза ввалились.

— Тихо, тихо, — испуганно пробормотал Кольт, — Федор, ты ни в чём не виноват, ты не мог этого предвидеть, никто не мог, даже я. Федор, посмотри на меня! Бутон! Быстро сюда! Капли какие-нибудь, нитроглицерин! «Скорую»!

Примчался Бутон, бросился к старику, прижал пальцы к его шее, приподнял веко, посчитал пульс на запястье.

— Ничего, Пётр Борисович, «скорая» не нужна. Сам оклемается, это у него бывает, от сильных переживаний. Я окно открою. Не возражаете? Сейчас продышится, валерьяночки выпьет, и всё пройдёт.

Холодный ветер ворвался в комнату, вздыбил шторы, хлопнул дверью. Бутон накапал капель в рюмку, осторожно влил старику в рот.

— Плед дать?

Губы Агапкина шевельнулись, вылетел какой-то короткий, свистящий звук.

— Что? — спросил Кольт. — Ну, что? Говори!

— Софи! — внятно произнёс Агапкин.

Кольт медленно опустился на ковёр возле кресла.

— Боже, я идиот! Федор, слышишь меня?

Старик открыл глаза, посмотрел на Кольта сверху вниз и спокойно, внятно произнёс:

— Не ори. Не глухой. Слышу.

— С ней всё в порядке, не волнуйся, она жива.

— Они встретились?

— Да.

— Она уже сказала ему про Дмитрия?

— Нет. Пока не смогла.

Москва, 2006