Анаис часто играет на деревянной плотине. Целая игровая площадка в ее единоличном распоряжении, с огромной горкой, веревочными мостиками и песочницей. Она прыгает по лужам в лягушатнике, пустом и грязном, словно простуженном в ожидании тепла.

Да, я обожаю эту деревню зимой. Этот лабиринт в спячке. Этот диковинный микрокосм.

Все знакомы, никто друг с другом не общается.

8

Вёль-ле-Роз, 19 января 2016

Сегодня, во второй половине дня, у меня случилась удивительная встреча.

Я стою на большой деревянной террасе на сваях, построенной над пляжем и Вёлью. Здесь ее называют эстакадой. Начинается прилив, но песок между камнями еще виден. Вдали возвращается на стоянку трактор устричного хозяйства. Я провожу здесь много времени – ищу вдохновения в белых и охряных скалах, похожих на огромный каменный водопад, бесконечно стекающий в море. Солнце щекочет лицо, и мне хочется выпустить из-под кепки мои белокурые волосы, которые тут же растреплет сильный западный ветер. Если повернуться к нему лицом, нетрудно понять, почему самые красивые виллы построены на западном склоне. Под защитой.

Позже, там, где оставалось место, возвели новые. Хлопают под ветром четыре флага на высоких шестах, качели на пустой игровой площадке раскачиваются, как будто невидимое дитя-призрак играет там в одиночестве.

Из моря выходит мужчина в черном гидрокостюме с красными и зелеными флуоресцентными вставками. С него течет вода.

Его зовут Александр.

Не юноша, я бы дала ему лет сорок с хвостиком. Но когда он высвободился из второй неопреновой кожи и подставил торс ледяному ветру, я невольно задержала на нем взгляд. Молния расстегнулась до середины живота, под ней угадывался пучок седой поросли – ровно столько, сколько надо. Эффект был умело рассчитан, но это я поняла позже.

Александр идет босиком по гальке с легкостью, которая, поверьте мне, требует долгих лет тренировки. Нет, не так. Для этого надо просто родиться здесь. У жителей Вёля, вследствие эволюции по Дарвину, наверняка затвердела кожа на подошвах. Александр, наплевав на волну, бросает на берегу свой виндсерф с красным парусом, украшенным золотым шлемом викинга, взъерошивает волосы и ослепительно улыбается.

– Вы Ариана? Художница? Невестка Элизы и Анжело?

Я изумленно таращусь на него из-под козырька бархатной кепки, тру окоченевшие руки в перчатках, а этот почти голый чудик, вышедший из ледяной воды, продолжает:

– Удивляетесь моей осведомленности? Все просто – в деревне только о вас и говорят. А как же иначе? Красотка-парижанка, та, что сумела заарканить Рюи.

– А…

Он смеется и, подтянувшись на руках, влезает на дамбу метрах в трех от меня. Его ноги оставляют мокрые следы на экзотическом дереве эстакады.

– На ваш счет даже заключают пари. Продержится парижанка, не продержится. Протянет зиму, протянет лето, дотянет до Рождества…

Я смеюсь в ответ. Мне нравится этот бабник, возникший из пены морской. Я принимаю игру:

– А вы как думаете?

Шесть мокрых шагов по дощатому настилу. Вода с его торса уже капает на мои сапоги. Я почти утыкаюсь носом в седую поросль на груди.

– Что они чертовски правы, когда говорят, что парижанка – красотка!

Выпад и туше!

Я опять смеюсь. Не могу вспомнить, когда в последний раз мужчина пытался меня охмурить. Пялились – это да, в Дефанс, тысячу раз на дню. Тысячи спешащих безымянных встречных провожали взглядом, оценивали, касались. Но чтобы кто-то подкатился…

Александр предложил мне выпить кофе в «Викторе Гюго», огромном уродливом ресторане над пляжем.

Я посмотрела на часы. Через пятнадцать минут надо идти за Анаис, но это в двух шагах.

Я опоздала на двадцать минут. Впервые!