– Мария Стафф? Лично? – Он оттолкнулся от дерева, взгляд зацепился за прибрежную осоку.

– Ну, не через секретаря же… Думаю, лично. А что, Степушка, важная персона?

От домашнего «Степушка» потеплело на душе, даже недавняя ссора с отцом стала казаться морщинкой на беспечной водной глади. Парень улыбнулся:

– Ты даже не представляешь, насколько…

Он нажал кнопку отбоя, все еще мысленно проговаривая услышанное от матери.

«Получается, полная свобода действий, тематики и специализации», – мысленно подвел черту, привычно разделив лист на сектора «за» и «против».

Алинка потянулась к нему, ткнулась носом в шею:

– Все нормально?

Он задумчиво покачал головой:

– Даже лучше, чем можно придумать.

Девушка хохотнула, потерлась носом о его грудь, обхватила руками талию. Степан озадаченно покосился на ее макушку, деликатно высвободился:

– Пойдем, я костер разведу.

Алина задержала его руку в своей, посмотрела призывно. Степан замер.

Развернулся к девушке, поднес покрасневшие после холодной воды пальцы к губам. Слабо поцеловал. Заглянул в глаза.

– Алинка, ты классная. Самая лучшая, – прошептал тихо.

Она покраснела и отвела взгляд. Закусила губу.

– Мне казалось, я тебе нравлюсь…

Нахмурилась.

Степан тихо выдохнул. Что сказать? Как? Она трогательная, Алинка. И сейчас – особенно, будто промокший после дождя воробей.

– Алин…

Она спохватилась, по птичьи взмахнула руками.

– Нет. Не говори! Не хочу знать!

Дернулась в сторону, в глубину леса. Степан перехватил ее за локоть, привлек к себе. Проговорил скороговоркой, будто опасаясь, что слова застрянут в горле, запутаются в мыслях, и потом снова придется возвращаться к этому разговору, опять мучиться от неловкости и невысказанных обид.

– Алин. Ты классная. Умная, яркая. Ты самая лучшая… Но у меня мозги сейчас не на это заточены… Я ни о чем, кроме работы не могу думать. Я дурак и, конечно, буду жалеть и кусать локти, когда узнаю, что ты плюнула на меня, устроила свою судьбу, что счастлива с другим, – он все-таки поймал ее взгляд, улыбнулся.

Высвободил ее руку и отступил на шаг назад. Алинка, бледная и безумная, горела словно в лихорадке, смотрела дико.

– А может, я захочу ждать тебя? – выплюнула, будто проклятьем полоснула. – Пока ты разбираешься в этой своей жизни и работе?

Она смотрела с вызовом, испепеляла взглядом.

– Алин, ты от меня хочешь услышать что-то конкретное, – он облокотился на ствол, вытер со лба испарину. – У меня нет ответа. Правда. Совсем нет.

Он оттолкнулся от дерева и, не оборачиваясь, направился к лагерю.

– Степа!.. – окрик заставил вздрогнуть. – Степан!

Он чувствовал на себе ее взгляд, лопатки жгло от ее разочарования. Не оборачиваясь, покачал головой. Лучше так. Больно, но один раз.

Он выдохнул, подобрал хорошую сухую ветку, удобную для розжига. Он давно чувствовал, что Алинка бросает сытую московскую жизнь, кавалеров и бутики, высокие каблуки и головокружительное мини, бросается в богом забытую глушь к комарам и мошкам, из-за него. Он чувствовал на себе ее взгляд, все более пристальный от встрече к встрече, слышал, как меняется ее голос, становится звонким, натянутым, как струна, призывным.

Что ему надо, он сам не знал. Красивая, умная девушка. Его родителям, опять же, очень нравится: они знают ее с шестого класса, когда она перевелась в их лицей из математической спецшколы. Отец не уставал напоминать, какая она отличная партия. Степан дернул плечом, будто сбрасывая тяжелую отцовскую ладонь.

Можно было бы замутить. Но его это не трогало. Совсем.

А от мыслей о возможной близости с Алиной становилось тоскливо и пакостно на душе.