Маска резидента - Андрей Ильин (2001)

Но если честно, то под суд не шел, а просто скоропостижно умирал в камере предварительного заключения от сердечного приступа, удушья или еще какой болезни. Конечно, охранник, исполняющий свой долг, об этом тоже не догадывался, как и охраняемые им технари о своей запрограммированной Конторой печальной участи. В свою очередь, случайная смерть в тюрьме нежелательного свидетеля возлагалась на оперативную спецбригаду (пять часов на сборы и доставку в любую точку страны или ближнего зарубежья). И меня как Контролера и куратора операции. Вот такая премилая схемочка.

Интересно, какая при этом судьба уготована Контролеру? Знать бы. Или лучше не знать, чтобы сон спокойнее был?

Но это все — крайний случай, до которого в моей практике, слава богу, не доходило. И, будем надеяться, не дойдет.

И вот для того, чтобы надежды мои оправдались, я тружусь как проклятый с утра до вечера без перекура и перерыва на обед, обеспечивая надежный прием, страховку, возможные пути эвакуации и отвлекающие внимание преследователей шумовые и звуковые эффекты. Специальная техника и приставленные к ней мозги — штука очень дорогая, поэтому швыряться ими Контора не любит, и, пока есть хоть малая возможность спасти и эвакуировать в безопасное место людские и материальные ресурсы, чистильщик своей метлой не метет.

Отсюда, как ни крути, огромные финансовые средства, жизнь по меньшей мере трех человек, да и наверняка моя тоже, зависят исключительно от моей добросовестности в порученном деле. Вы бы стали в такой ситуации филонить? Лично я — нет. Не о лишении тринадцатой зарплаты, не о тридцать третьей статье в трудовой книжке идет речь в случае неудачи!

Ладно, если что-то непредвиденное случится до нашей контрольной встречи — там не моя зона ответственности, не моя голова в залоге, и, значит, не ее в случае чего свинтят с плеч. Это утешает. Но вот после встречи ситуация меняется с точностью до наоборот. Прежнюю голову возвращают владельцу, а мою несут в ломбард на освободившееся место, и пока операция идет, я за ее сохранность поручиться не могу. Так что, если вдруг встреча сорвется, я напрягусь, но не расстроюсь. Но встреча не срывается.

В пятницу в 19.30 я сижу в местном цирке, с увлечением наблюдая за проделками дрессированных обезьян. Люблю я цирк. За что? Нет, не угадали — за круглую арену, где хорошо видно сидящих напротив зрителей, за обилие народа и не очень глубокую темноту. Я смотрю это порядком надоевшее мне представление уже в третий раз. Я хохочу, словно услышавший голос кормилицы младенец, восторженно колочу ладонью о ладонь и даже о колено ближнего соседа. Но вообще-то смотрю не на обезьян, пусть хоть передохнут все разом, а на противоположные ряды кресел. Ровно через семнадцать минут после начала представления по третьему проходу вниз должен пройти известный мне человек. Пройдет он — контакт состоялся, механизм действия запущен, мосты сожжены. Нет — операция замораживается.

— Ну во-още. Ну эта с бантом… ну дает… — захлебываясь, ору я, разбрызгивая по ближним рядам слюну, изрядно сдобренную дешевым алкоголем. Время — шестнадцать с половиной минут.

Я заливаюсь счастливым смехом, одновременно настороженно замирая внутри.

Семнадцать тридцать, сорок, пятьдесят. Идет! Слава богу! Пятьдесят секунд опоздания я в отчете отмечу — щадить не буду, пусть его потом начальство и в хвост, и в гриву за допущенную непунктуальность. В нашем деле пятьдесят секунд — немалый срок. За него можно и инфаркт схлопотать, и пулю в лоб. Разгильдяи!

Обезьяны завершают выступление. Их сменяют не намного отличные по ловкости гимнасты. Периферия. На слонах я «скисаю» и, громко икая и отрыгивая, покидаю кресло. Согласуясь с правилами, я должен был досидеть до конца представления и покинуть цирк, смешавшись с бодрой толпой зрителей, но, честное слово, сил нет смотреть эту муру в третий раз. Как бы по-настоящему дурно не стало.