– Думаешь, миссис Рейд справится со Склоном, пока нас не будет? – спрашивает отец. Он улыбается мне в зеркало и протягивает руку, чтобы взлохматить волосы Майлза, но Майлз просто уставился вперед. При выезде я не позволяю себе смотреть на засыхающие георгины в маминых горшках для цветов.

Когда мы приезжаем на вокзал, там все в движении, как будто сам воздух волнуется. Постеры трепещут на стенах, голуби хлопают крыльями и что-то клюют, а белые пряди волос Кэсс выбиваются из ее косы. Утром она помогла мне уложить волосы, потому что мне всегда нравилось, как здорово она это делает, но я уже чувствую, что прическа портится. Платье липнет к ногам, а лодыжки потеют в коротеньких носках. Для позднего сентября не по сезону жарко. Мы с Кэсс заходим в тень карниза, в то время как Майлз и отец покупают билеты. Я прислоняюсь к военному плакату на стене, который предупреждает:

«Рассказывая другу, ты, возможно, рассказываешь врагу». Реклама над головой Кэсс обещает «ИСТИННО АМЕРИКАНСКИЙ сахар с энергией, кристаллизованной солнцем!».

Облака над нами завихряются как суп.

– Ты скоро вернешься, – говорит Кэсс.

– Ты напишешь, – отвечаю я.

– Я хотела бы, чтобы ты осталась со мной, – говорит она, и слезы блестят в ее глазах. Она моя самая давняя подруга, именно она забралась ко мне в кровать в день маминой смерти и заплетала мои волосы в косы, пока я не уснула. На следующее утро я поняла, что она вплела в них свою любимую небесно-голубую ленту с цветочками, ту, которую она всегда планировала надеть на наши первые школьные танцы.

– Я бы тоже хотела остаться, – говорю. Делить комнату с Кэсс и ее тремя старшими сестрами все равно лучше, чем неизвестность впереди, хотя я всегда немного побаивалась маму Кэсс.

Кэсс смотрит на чемодан у наших ног.

– Ты же не влюбишься в какого-нибудь красавчика и не останешься там?

Я сжимаю ее руку.

– Возможно, теперь Диксон Фейрвезер наконец-то поймет, что я за птица.

Она то ли смеется, то ли плачет, когда отец присоединяется к нам на платформе и смотрит на только что купленные билеты в одной руке, а в другой держит чемодан брата.

– Где Майлз? – спрашиваю, и отец поднимает воспаленный взгляд человека, который слишком долго смотрел на солнце.

– Он только что был здесь, – говорит он.

Наш поезд подъезжает, и его белый дым уплывает в небо. Медный звон колокола становится громче.

– Проверю вход, – говорю я, подхватывая сумку.

– Туалет, – говорит отец.

– Я посмотрю на лестнице, – предлагает Кэсс.

На вокзале повсюду люди, по большей части теперь, когда стольких мужчин забрали сражаться, это женщины и дети. Я прохожу сквозь вьющуюся змеей очередь и выглядываю на улицу. Жара и звон колокола поезда стоят в ушах, сердце бьется быстро и легко. Майлза нет.

Я высматриваю прокаленную медь его волос, но по пути обратно на платформу замечаю его твидовую кепку. Майлз сидит на вокзальном полу и ест растаявшее шоколадное печенье «пепперминт патти», которое он, наверное, прятал в кармане шорт.

Я хочу дернуть его за руку или, по крайней мере, вырвать сладость из его рук. Вместо этого стою и позволяю моей тени упасть на него.

– Вот это да, – говорит он невозмутимо, – ты нашла меня.

– Майлз, – шиплю, – мы тебя ищем. Почему ты убежал? – спрашиваю, хотя отчасти желаю, чтобы он ушел далеко и мы опоздали бы на поезд.

– Разуй глаза, – бормочет он, – я есть хотел.

– А ты мозги включи. Ты сеешь хаос, куда бы ни пошел.

«Ты та самая причина, по которой никто не хочет брать нас к себе», – так и хочется сказать ему, но вместо этого я помогаю брату встать. Он идет за мной, волоча ноги, обратно на платформу, к отцу и Кэсс.

– Нашла, – говорю очевидное.