Он дружил с Иваном и Фабио, самыми умными и воспитанными мальчиками во всей школе. Иван, несомненно, был самый красивый, но застенчивый и, в целом, провинциальный. От одного его хрупкого вида хотелось расплакаться. Фабио был блондином, что исключало для него вероятность мне понравиться, но он был тоже красив (для тех, кто не считает большое количество меланина непростительным недостатком тела), и имел самый высокий интеллектуальный показатель из всех пятых классов (возможно, и из всей школы, потому что годы спустя я узнала, что он поступил на медицинский в Уникамп, выдержав конкурс в сто кандидатов на место). Но у меня был Ромуалдо, красивый улыбчивый мулат, которым я восхищалась, как может восхищаться только маленькая девочка. Он был менее усердным в учебе, чем оба его друга, и ничем особенно не выделялся, кроме своей улыбки и динамичности (он всегда был самым быстрым из всех). Он был красавец, этот Ромуалдо. И как же он возмужал за эти годы!!!

Девочки, с которыми водилась я, были второгодницами, некоторые даже тремя годами старше меня. Они были шустрыми и только и думали о мальчишках. Самое же серьезное, что было у меня, так это ухаживания Энрике. Он спросил у меня, нравится ли он мне, и за положительный ответ подарил мне марку. Я еще даже не знала, что такое язык мужчины (или, точнее, мальчика), а все девчонки только и говорили, что о своих половых актах, о том, как они или их орально ублажали, и сколько спермы вышло за одну эякуляцию (развлекаясь бесконечным сравнением объема выделений их возлюбленных). Все, что я могла, это записывать услышанное на бумажку и предоставлять бассейн всем желающим, чтобы провести хотя бы тридцать минут в компании девочек.

Как-то, в один из ленивых кампинасских дней мы все отправились в гости к Одри. У ее сестры был свой маленький видеопрокат, в котором Одри работала несколько дней в неделю. В тот день у нее был выходной, и она стащила из проката коротенькое порно, чтобы показать нам за чаем. Тогда мне было лет одиннадцать, и я помню, что меня чуть не стошнило при виде гигантского члена, неистово входящего и выходящего из раскрасневшегося влагалища какой-то женщины. Девчонки пожирали эти сцены глазами, заглатывая одновременно банановый мусс, который мама Одри сделала для дочкиных подружек (во время нашего «чая» она находилась в церкви, где работала на добровольных началах). Мое мироощущение, о котором так пекся мой папочка, никогда не было таким ясным, как в тот познавательный день, подслащенный банановым сиропом.

Ромуалдо был сыном маникюрши и жил вместе с бабушкой. Именно это его положение брошенного ребенка вызывало во мне столько сочувствия и столько тревоги. Хотя на деле он не был совсем брошен, просто его родители развелись, и мать отвезла его и его сестру жить к бабушке.

Он был кусочком моей души. И хотя меня никогда не бросали в полном смысле слова, я чувствовала себя заброшенной в эту отвратительную школу, ведь мне приходилось там учиться против собственного желания.

Я не была ни мулаткой, ни нищенкой, как он, но чувствовала, что я тоже достойна жалости из-за дискриминации, которой я подверглась в первые месяцы пребывания в новой школе (пусть это и не была дискриминация из-за национальности или бедности). Но, несмотря на то, что все мои представления и выводы о нем оказались ошибочными, его очаровательная мальчишеская улыбка, крепкие мускулы, каких я не видела больше ни у одного парня, и его исключительная способность с легкостью выносить изнурительные нагрузки на уроках физкультуры заставляли меня молиться на него. Он, без сомнения, был моим героем.