Почему записка? Мира сорвала ее с двери и побежала к соседнему коттеджу. Долго стучать не пришлось, Шейн открыл почти сразу. Растрепанный, в сером толстом свитере под горло, джинсах и в рыжих вязаных носках с черными глазками и красными носами. Предположительно, это были оленята Рудольфы.

Мистраль с трудом оторвала взгляд от оленят и вопросительно подняла листок с болтающимся пластырем.

— Я писал. В «телеграм» и «вотс-ап». Ты не отвечала, — и он отошел, впуская Миру внутрь. Мистраль достала телефон и проверила сообщения. Их было двадцать два. На утесе не было вай-фай, она и забыла.

— Проходи, ты знаешь, как тут все устроено, — проговорил Шейн и скрылся на кухне.

Мира прошла в гостиную. Этот коттедж, и правда, был копией соседнего, если не обращать внимания на разбросанную повсюду одежду. Из-под дивана выглядывало горлышко бутылки, на столике стояло четыре грязных кружки, рядом мерцал ноубук. Соблазн был велик, но Мистраль не стала в него заглядывать. Вместо этого она подошла к камину, протянула к нему руки и только сейчас поняла, как сильно замерзла. Ее начало знобить.

Из кухни вернулся Шейн с уже знакомыми чашками. Протягивая одну из них Мире, он случайно дотронулся до ее ледяных пальцев и поморщился.

— Тебе одолжить денег на куртку? — строго спросил он, и подтолкнул ее локтем к дивану.

Затем он закрыл ноутбук, поставил свою чашку на столик рядом с грязными, и принялся бегать по дому, периодически поднимая вещи с пола, рассматривая их и небрежно выпуская из рук, на прежнее место. Скоро он вернулся с клетчатым пледом и бросил им в Миру.

«З» — значит Забота.

Мистраль укуталась в плед и поежилась. Она сделала глоток и удивилась, так как это оказался не привычный чай, а ароматный глинтвейн. Как же восхитительно! Взгляд ее снова упал на записку, зажатую в руке. Она покрутила ею у носа Шейна, который сел рядом и потянулся к своей чашке.

— А-а, карты. Так ты умеешь играть?

Мира отрицательно мотнула головой.

— Значит научишься. И да, сегодня у нас глинтвейн. Мы празднуем мой выход из кризиса. Я все это время писал книгу.

И он легонько стукнул краем своей чашки о ее. Мира взглянула на его правую руку и увидела пластырь, намотанный на указательный палец. Шейн проследил за ее взглядом.

— Консервы, — сказал он. — Пытался открыть. Перед этим пришлось проверить их срок годности. Кассирша в деревенском магазине считает своим долгом меня обокрасть, и я бы не удивился, если бы она и отравить меня решила.

Мира прыснула и вопросительно подняла бровь.

— Не спрашивай, почему. — Шейн сделал еще один глоток. — На мои требования дать жалобную книгу, она достала из кармана помятую салфетку, бросила сверху огрызок карандаша, мерзко ухмыльнулась и сказала «Пиши!». Когда я вернусь к цивилизации, точно натравлю на нее инспекторов со всевозможных инстанций.

Он поднялся и запустил руку под диван. Оттуда Шейн вытянул колоду карт, на лице его застыл триумф, он снова упал на прежнее место.

— Я знал, что оставил их где-то здесь. Ты точно не умеешь играть? У тебя же трое братьев, как они допустили пробел в твоем образовании?

Я играла, когда мне было лет десять.

— Тогда смотри. Начнем с простого.

И много ты знаешь игр?

— Не особо. Не перебивай, — строго отчитал Шейн. Мистраль закатила глаза. — Игра «Двадцать одно». Мы берем себе по две карты, в сумме должно получиться двадцать одно очко. Если тебе не хватает, вытягиваешь еще карту, и так до тех пор, пока не наберешь нужное количество очков. Победит тот, кто первый наберет двадцать одно или максимально близкое число. Если ты набираешь слишком много, то проигрываешь.

Это же детский сад. Игра может закончиться уже после первого хода.

— Давай, тяни две карты. Проигравший рассказывает что-то о себе.

Бред. Я могу рассказать, что у меня голубые глаза.