Еду, одежду и лекарства выдавали присланные королевской школой медики. Они же платили по медяку в день за помощь. Солдаты, охранявшие карантин, обращали внимание на странную компанию из тощей девчонки и двух изможденных мужчин, но в самом карантине несчастным болящим было мало дела до окружающих.

Никому и в голову не могло прийти, что изящная, словно дорогая фарфоровая статуэтка, герцогская дочь и всклокоченное существо с покрасневшими руками и безумно горящими глазами – одно лицо.

За время, проведенное в карантине, Аннелора видела столько боли и смерти, что родной дом потускнел и воспоминания о нем отступили. Забылись родные стены и любимые люди, мягкие постели и фарфоровые блюда.

Ежедневный труд и ужасный запах, который она перестала замечать на третий или четвертый день; стоны и слезы, от которых ее сердце оледенело; беспросветно-серые дожди, накрывшие обитель скорби в сентябре, – они выбили остроту воспоминаний о близких.

Девочке уже казалось, что так было всегда – серый мир вокруг, тяжелая, но привычная работа, знакомая круговерть докторов, солдат и больных.

До бездорожья солдаты успели выстроить навесы, под которыми укладывали лежачих. Ледяные дождевые капли залетали под парусиновый полог и холодили тело. Щекотали шею, которую не прикрывали больше локоны изысканной прически, смачивали затоптанный пол, делая его еще грязнее.

Поддерживать чистоту в этом скопище тел было практически невозможно. Но Инира старалась. Мыла полы, раскладывала по углам пучки полыни, собирала грязное белье и уносила таким же усталым прачкам, с утра до ночи стоящим над корытами и дымящимися котлами.

Иногда она засыпала стоя, привалившись к опорному столбу навеса, тогда Сигизмунд укладывал ее в опустевшей повозке, укрывая плащами и куртками. Проснувшись от чьих-то стонов, она даже не успевала высказать метателю ножей благодарность – снова бежала к навесам.

Постепенно народу становилось меньше. Король распорядился близлежащим помещикам выделить часть урожая в пользу больных, и похлебка стала гуще. Все больше людей поднимались на ноги и бродили унылыми тенями, не зная, как им дальше жить.

Тогда на помощь вновь пришел королевский указ: солдаты и уцелевшие крестьяне принялись торопливо строить более теплые помещения, выкладывать печи, сколачивать нары – приближалась зима.

* * *

Из карантинного ада Аннелора вырвалась только с первым снегом. Однажды, выскочив из душной избы с ворохом белья в руках, увидела, что все вокруг укрывает тонкий слой белоснежной глазури. И в голове неизвестно откуда всплыли слова самого старого и опытного доктора: зараза уйдет с морозами.

И верно.

Вернувшись в дом, девушка огляделась: часть докторов уже уехала, потому что больные выздоравливали, а новые не появлялись. Освободились холодные лавки у дверей. За столом спокойно сидел старенький доктор и потягивал травяной отвар из большой глиняной кружки. Бросив белье в корзину, Аннелора присела рядом с ним и удивленно услышала:

– Очнулась, красавица? Куда ехала-то? Завтра сможешь дальше ехать, снег выпал, карантин закрывается.

– Все? – в голосе девушки прозвучало удивление.

– Все, – подтвердил доктор. – Я там тебе премию выписал, у писаря забери, да хоть платье себе купи, а то девушка, а вид, как у кошки бродячей.

Доктор сказал это все так отечески ласково, что Анни не обиделась, но сочла нужным глянуть в небольшое оклеенное бумагой зеркальце, стоящее на приступке: мужчины перед ним, брились, а она так ни разу и не заглянула.

Оттуда на нее взглянуло привидение: бледное, лохматое и неизвестного пола. Анни в ужасе отшатнулась, но, к счастью, в тот момент в дом зашел мужчина в потрепанном кафтане.

Его зовут Сигизмунд, вспомнила она, вглядываясь в спокойные карие глаза вроде бы знакомого мужчины. Циркач, должно быть, что-то заметил в ее взгляде и спросил:

– Инира?