– Кого?

– Каценберга, – с вызовом говорит Лукреция.

– Он еще жив? – удивляется заведующая. Она медленно тушит сигару в пепельнице. – Терпеть его не могу. Он играет не по правилам. Одиночка, слишком много претензий. Надменность – вот как это называется. Корчит из себя всезнайку, действует мне на нервы. Вам известно, что это я его отсюда спровадила?

Лукреция знает историю Исидора Каценберга наизусть. Служил в полиции, эксперт-криминалист, виртуозно анализировал вещественные доказательства. В полицейских расследованиях пытался уделять больше внимания науке, но начальство сочло его слишком независимым и постепенно перестало доверять ему новые дела. Тогда Исидор Каценберг перешел в научную журналистику, поставив свои познания в области уголовного розыска на службу расследованиям в СМИ. Читатели «Геттёр Модерн» стали его выделять, отсюда появилось прозвище: в письмах в редакцию поклонники стали называть его Шерлоком Холмсом от науки, прозвище подхватили коллеги. Но однажды он чуть не стал жертвой террористического акта в парижском метро и чудом спасся, выбравшись из-под груды изуродованных тел. С тех пор он развернул индивидуальный крестовый поход против насилия. Отказавшись писать о чем-либо еще.

Исидор Каценберг засел в своей норе. Оставаясь одиночкой, он поставил себе причудливую цель: стал размышлять о будущем человечества. Намалевал на листе размером с целую стену древо всех вероятностей будущего. Написал на каждой ветке «если». «Если» отдавать приоритет праздности, «если» великие державы развяжут войну, «если» стимулировать либерализм, социализм, роботизацию, завоевание космического пространства, религию и прочее. Корни, ствол, ветви символизировали прошлое, настоящее и будущее человечества. Работая с этим древом возможностей, он неустанно отыскивал ПНИ, Путь Наименьшего Насилия, анализируя все варианты будущего для него и ему подобных.

Лукреция довольна тем, как излагает.

– Наши читатели, как мне кажется, по-прежнему ценят Исидора Каценберга, ассоциируя его имя с глубокими изысканиями нашего журнала.

– Нет, о нем забыли. Если журналист ничего не публикует больше года, его уже не существует. Мы занимаемся эфемерным искусством, моя дорогая. К тому же, чтоб вы знали, в том теракте в метро вашего Исидора слегка контузило. На мой взгляд, у него повредилось в голове.

Тенардье его боится.

– Я ему доверяю, – четко произносит Лукреция.

Удивленный взлет ресниц:

– А я вам говорю: никакого Каценберга. Хотите работать вдвоем, валяйте, Готье вам в помощь, это самое логичное партнерство.

Готье с готовностью кивает.

– Раз так, я предпочитаю отказаться, – выпаливает Лукреция.

Все удивлены. Тенардье приподнимает бровь:

– За кого вы себя принимаете, мадемуазель Немрод? Ваш статус здесь не дает права отказаться от задания. Вы журналист на сдельной оплате, то есть никто.

Лукреция смотрит перед собой. Из дыры на месте выдранного зуба мудрости стреляет во все стороны нестерпимой болью. Призвав всю силу воли, она старается овладеть собой.

Не сейчас, зубная боль, не сейчас.

– Полагаю, мы все друг другу сказали.

Лукреция встает и собирает свои бумажки.

Не смей кривиться, рот.

Тенардье смотрит на нее уже по-другому. Теперь на ее лице больше удивления, чем злости. Лукреция чувствует себя мышкой, подергавшей за усы львицу и продолжающей ей дерзить. Не очень умно, зато весело.

Хотя бы раз в жизни доставить себе это удовольствие.

– Подождите, – бросает Тенардье.

Не оглядываться.

– Больно быстро начинаете исходить на мыло. А что, мне нравится. Я сама была такой в молодости. Вернитесь.

Сесть без вызова, не демонстрировать удовлетворение.