Я замираю, чувствуя, как в легких начинает резко не хватать воздуха, а ладони в миг становятся влажными и начинают нервно подрагивать, когда он поднимается со своего места.

И как я раньше не заметила, что он здесь, в зале? Его же невозможно не заметить, — Санникова везде много, где бы он ни появился — ощущение, что он сразу же заполняет собой абсолютно все пространство.

Но…

В зале было темно, это только меня выставили на свет.

И он точно не торговался за другие лоты — этот голос я узнала бы из тысячи, даже в самом бессознательном состоянии!

Пытаюсь совладать с собой и не закусить от волнения губы, когда его огромная фигура приближается ко мне, — здесь и в этом серебристо-сером костюме он выглядит так, как будто медведя слегка причесали и приодели, чтоб вывести в свет. Но медвежьи повадки и рычание никуда не делись и в любой момент он может просто раскидать всех вокруг.

Этот человек всегда вызывал безотчетный страх у остальных, — видимо, это на уровне рефлекса, который вопит о том, что от него нужно бежать и не связываться! Но стальные, будто расплавленное серебро, глаза, просто припечатывают, заставляя замирать на месте под тяжелым взглядом, пока по спине бегут мурашки.

Так и теперь.

Я стою перед ним, как кролик перед удавом, не в силах пошевелиться. А в голове включается красная лампочка «опасность»! Но сбежать я не могу и только судорожно сглатываю, тяжело дыша и впившись пальцами в тот самый край стола так, что они уже совсем побелели.

Какой шанс на то, что человек, которого я ненавижу всем сердцем и который обещал мне страшные вещи, меня не узнает? Ведь грим действительно изменил мое лицо…

Распахиваю глаза только когда слышу его дыхание, — оно обжигает кожу, смешиваясь с терпким запахом черного кофе и дорогих сигар. И еще чего-то такого, едва уловимого, мужского, резкого, — этот запах я бы тоже узнала из тысячи, как и его голос, будто полосующий каждым словом.

Все должно быть хорошо, — успокаиваю себя, вернее — пытаюсь успокоить. Он смотрит только на камни… Только …

Но…

Сердце начинает лихорадочно стучать, — так, что, кажется, моя грудь сейчас просто выпадет, прорвав это слишком открытое декольте.

Стоит мне лишь приподнять ресницы, как дыхание снова замирает.

Санников и не думает смотреть на камни, — его тяжелый подавляющий взгляд упирается прямо мне в глаза, и, кажется, расплавляет меня, пронзает насквозь своим пылающим серебром.

Хочется отшатнуться, да только я замираю на месте.

Кажется, еще немного, и начну ловить раскрытым ртом воздух, который накалился вокруг него до предела.

— Не страшно… Еще не страшно — мысленно бормочу я себе. Ну, что здесь такого, — он просто купил камни. А я после этого аукциона скроюсь так, что меня не найдут…

И даже рисковать не буду — сразу же уволюсь.

Но…

Он наклоняется к моему лицу, продолжая по-прежнему парализовать своими жуткими, давящими глазами, и…

Облизывает мои губы!

— Я же говорил, принцесса, что ты будешь моя, — пронзает током мои губы, выдыхая прямо в них своим раскатистым бархатом.

Нет. Это не со мной. Не про меня. Этого не может быть!

Хочется зажмуриться и просто исчезнуть, — но я не могу сделать даже шага.

Как не могу отвести взгляд от ледяных, пронзительных серых глаз, ставших сейчас почти черными.

Эти глаза порабощают, впечатывают в себя, заставляют подчиняться их воле — всегда и во всем.

Санникову не отказывают. Он привык, что все его желания исполняются даже без слов — ему достаточно лишь посмотреть, прожечь этим уничижающим напрочь взглядом.

Он просто смотрит, — а меня будто обливают на морозе ледяной водой, — я вся изнутри заледеневаю.

И одновременно странные вспышки, будто пламя, — от его голоса, от этого его касания к губам — такого дикого, варварского, абсурдного, — будто выжигает горло, взрываясь внутри.