Мой взгляд вернулся к Айзеку, я пыталась найти следы издевательств, оставленные на нем, или понять, не спрятаны ли худшие шрамы, подобные моим, внутри.

– Отец избивает?

– Так говорят. Но никто уже давно не видел его отца в городе, так что, по недавним слухам, Айзек убил его и зарыл труп на свалке.

Я нахмурилась, глядя на нее.

– Что? Да ладно…

Энджи пожала плечами и сморщила покрытый веснушками носик.

– Это глупые слухи, но я бы не стала винить его. Они живут на самом краю города, одни, в никудышном трейлере, окруженном автомобильным кладбищем, – она поежилась.

Теперь я стала высматривать признаки бедности Айзека и сразу же обнаружила их в побитых ботинках и линялых джинсах. Бедный, но гордый. Ничто в нем не просило о жалости.

– Ладно, но он не убивал отца, – заметила я.

Энджи взмахнула руками.

– В конце концов, Чарльз Пирс появится в городе. Слухи исчезнут на пару недель, а потом их пустят снова. Так происходит с тех пор, как мама Айзека умерла лет десять назад. Он, бывало, приходил в школу весь в синяках. Сейчас уже не так. То есть взгляни на его тело. Он достаточно силен, чтобы дать отпор. Почему бы и нет?

На это у меня не было ответа. Я не хотела думать о том, как ужасно, когда тебя не только бьет отец, но и тебе еще приходится давать отпор. Защищаться.

– На сцене Айзек совсем другой, – сказала Энджи. – Дикое, сексуальное животное. Он играет все эмоциональные роли – кричит и плачет на сцене. Несколько лет назад Общественный театр ставил «Ангелов в Америке»[9], и он там целовался с парнем. Можно было подумать, что это смертный приговор, но нет. Он неприкасаемый.

«Неприкасаемый».

Это слово пело во мне подобно колыбельной. Все безопасное содержалось в этих нескольких слогах. Все, чем я хотела быть и не могла.

«Как и Айзек, – подумала я. – Он не неприкасаемый для своего отца».

– Тебе стоит прийти сегодня вечером или завтра посмотреть пьесу, – сказала Энджи. – Посмотришь, как играет Айзек.

– Он хорош?

Она фыркнула.

– Хорош? Он абсолютно меняется. Сама я не большая поклонница пьес, но смотреть на Айзека Пирса на сцене… – она бросила на меня хитрый взгляд. – Захвати сменную пару трусов, вот что я тебе скажу.

– Может, так и сделаю, – сказала я. – Схожу то есть.

– Давай пойдем сегодня вечером, – живо предложила она. – В общественном театре ставят «Царя Эдипа». Знаю, знаю, греческие трагедии скучные, да? Но поверь мне, когда главную роль играет Айзек… – она слегка поежилась. – Я уже дважды ее видела. Спектакль закрывается завтра, но я могу сходить еще раз. Ради тебя, – она пихнула меня. – Разве я не лучший рекламный фургон?

– Не знаю, ты у меня первая.

Энджи вытащила шариковую ручку из рюкзака, схватила меня за руку и написала телефон на ладони. Я дернулась: ее ручка оказалась в сантиметрах от спрятанных чернильных «X» на моем запястье.

– Сегодня вечером в восемь, – сказала она. – Напиши мне, когда получишь согласие предков. Я буду ждать тебя рядом с театром.

Я моргнула, осознав социальные обязанности, внезапно наложенные на меня. Мои планы на вечер пятницы включали в себя чтение, чай или просмотр-марафон «Черного Зеркала» на Нетфликс. Тихий вечер в ледяном дворце.

Я услышала, как мои губы произнесли:

– Ага, ладно. Я напишу тебе.

– Отлично, – засияла Энджи. – Приходи познакомиться с моей командой за обедом. Ты можешь избежать обычного стереотипного бреда типа «новенький ест один».

– Спасибо.

– Необычный рекламный фургон, милая.

Прозвенел звонок. Она послала мне воздушный поцелуй и поспешила в класс. Я двигалась медленно, мой взгляд задержался на Айзеке за открытой дверью моего шкафчика. Он поднял взгляд.

Секунду сквозь запотевшие стеклянные двери мы смотрели друг на друга. Я снова была потрясена его опасной красотой. Он был гладким клинком. Резал взглядом, если не знать, как с ним обращаться.