– Если в Бога не веровать – считай, что нету. А кто верует, тот знает: за гробом всё выровняется. Кто при жизни свое, заслуженное, недополучил, но от злобы и зависти душой не усох, тому воздастся сторицей. Господь – он всему счет ведет. Еще точнее, чем ты сводишь доходы с расходами.

Однако понял, что это рассуждение Ингваря не утешило, и прибавил с убеждением:

– А еще, если чего-то очень сильно хочешь, нужно молиться. Господь милостив. Коли желание не греховное, обязательно услышит и всякий узел, даже самый запутанный, развяжет. Только веры не теряй и против своей души не пакости. Молись, сыне.

– Что мне еще остается? – пробурчал Ингварь, отворачиваясь.

Он уже всё решил. Пока неделю тащился через половецкую степь, забродские пастбища, свиристельские поля, было время подумать – и про себя, и про будущее.

Последние два года он жил как? Работой и любовью. Княжество, а с ним работу отобрал Борис. Любовь – тоже. Можно было бы, как уговаривал покойник Добрыня, устранить корень всех бед, но что тогда сталось бы с душой? Есть ли у человека бо́льшая ценность, чем душа? Недаром ведь Лукавый сулит за нее любые земные сокровища, и люди нетвердые, неразумные на те уговоры поддаются. Но какой из тебя Трыщан, если ты братнину кровь пролил, пусть даже не сам, а чужими руками? Достоин ли братоубийца Ижотиной любви? То-то.

Нужно вернуться к прежнему – к тому, на что готовил себя при отце.

В монастыре живут и без работы, и без любви. Как мечталось когда-то. А то, чем поманила жизнь, – пустое и тщета.

Теперь есть деньги поставить не скромную обитель, на несколько келий, как думалось раньше, а настоящий большой монастырь, с высокими стенами, чтоб отгородиться от забот и шумов суетного мира. Собрать со всей Руси и даже из-за ее пределов ученейшую братию. Писать и переписывать книги, разрисовывать страницы многоцветными узорами и картинками – не ради сегодняшнего часа, но ради вечности. Никого из ныне живущих давно уж не будет, а книги останутся.

По Ярославовой правде можно бы у брата собственный удел истребовать, но еще мельче дробить Свиристель уже некуда. Пускай Борис княжит один.

Довольно будет забрать половину взятой на меч добычи, как установлено законом и обычаем. Полторы тысячи гривен – большущее богатство. На монастырь столько и не понадобится.

Нужно будет отдать черниговским ростовщикам долг, взятый под честное княжеское слово. Пожаловать гривны по три семьям погибших – от Бориса вряд ли дождутся. Сколько это останется? Всяко больше тысячи.

Этим богатством распорядиться следует вот как. Сначала присмотреть где-нибудь в лесном северном краю – Владимирском или Новгородском – хорошее озеро, а еще лучше остров на озере. Поклониться великому князю или, если на Новгородчине, посаднику сотней-другой. Могут и так землю дать – хороший монастырь с игуменом Рюриковой крови всякому иметь лестно. Нанять дровосеков и плотников будет стоить…

И Ингварь погрузился в долгие мысленные исчисления. Арифметика, как всегда, действовала утешительно.

* * *

К городу подъехали на закате. Стены, коньки крыш, колокольня на красном небе казались черными.

Солнце, наполовину ушедшее за край земли, слепило последними, яркими лучами. Смотреть в западную сторону было трудно. Река Крайна переливалась малиновым золотом. На том берегу, где переправа, стояла толпа. Похоже, встречать дружину вышел весь город.

– А ну, молодцы! Гляди львами! – крикнул, обернувшись, Борис и приосанился. – Клюква, что сзади тащишься? Ко мне давай, по левую руку! Стяг – вперед, справа от меня!

Толкнув каблуками Василька, Ингварь выехал вперед – но остался чуть позади брата. Пускай один покрасуется. Будущему чернецу земное-суетное не надобно.

Но минуту спустя земное-суетное укололо в самую душу, только-только начавшую успокаиваться.