Тем же вечером король Генрих, вернувшись в свой человеческий облик, постановил считать, что эзиане, собственно говоря, не так уж плохи и впредь должны пользоваться всеми правами и привилегиями наравне с единосущниками. Это решение – реабилитировать древнее волшебство – произвело сильный эффект по всей Европе. Глава Единосущной церкви выразил недовольство действиями Генриха, однако всякий раз, когда из Рима приходили полные горечи письма с осуждением королевского постановления, король (лев) просто съедал гонца вместе с посланием.

Отсюда пошла крылатая фраза: «Проглотить горькую пилюлю».

Когда Генрих VIII умер, престол унаследовал его единственный сын Эдуард. Тут и начинается наш рассказ – в весьма напряженное время, наполненное всевозрастающей враждебностью между эзианами и единосущниками при правлении мало на что способного короля-подростка. Наши юный лорд и юная леди еще и понятия не имеют о том, что вскоре их судьбы пересекутся.

Причем совершенно против их воли.

Глава 1

Эдуард

Король, как выяснилось, медленно умирал.

– Сколько? – спросил он у мастера Бубу, своего личного лекаря. – Сколько мне осталось?

Бубу отер пот со лба. Меньше всего ему нравилось преподносить дурные новости августейшим особам. В его ремесле подобное вполне могло привести за решетку. А то и хуже.

– Год, возможно – два, – просипел врач. – В лучшем случае.

«Ерунда», – подумал Эдуард (вы ведь помните, что именно так звали короля). Он уже несколько месяцев хворает, но ведь ему шестнадцать лет. Не может быть, чтобы он вот так взял и умер. Подхватил простуду – делов-то. Ну, кашель что-то слишком долго не проходит, ну, теснит грудь, приступы лихорадки; да, конечно, частые головокружения, иногда странный привкус во рту, но смерть?

– Вы уверены? – спросил он.

Бубу кивнул.

– Увы, ваше величество. Это грудной недуг.

Ах, вот оно что.

Эдуард подавил приступ кашля. Он как-то сразу почувствовал себя хуже, чем всего лишь мгновением раньше, – словно его легкие подслушали ужасную новость и от этого сразу начали схлопываться. Король видел людей с грудным недугом, вечно харкающих в жуткие, перепачканные кровью носовые платки, ослабевших, дрожащих и в конце концов испрашивающих позволения удалиться от двора, чтобы не на глазах у дам умереть страшной смертью в хрипах.

– Вы… уверены? – спросил он снова.

Бубу потеребил воротник.

– Я приготовлю укрепляющие средства для уменьшения болей и сделаю все возможное, чтобы вы хорошо чувствовали себя до конца, но… да. Я уверен.

Конец. Как грозно звучало это слово.

– Но ведь…

Он еще столько всего хотел сделать в жизни. Во-первых, поцеловать девушку, хорошенькую девушку, подходящую девушку, ту самую, что нужно, и может быть, даже сплетясь своим языком с ее (король слышал о новомодном способе целоваться, только недавно изобретенном во Франции). Он хотел наконец победить своего наставника по военным искусствам в фехтовании – ведь этот господин по прозвищу Удар единственный вечно забывал дать монарху одолеть себя. Он хотел объехать все свое королевство и попутешествовать по свету. Загнать на охоте какого-нибудь огромного славного зверя и водрузить его голову на стену в своих покоях. Хотел взобраться на вершину Скофелл-Пайка[4] – то есть так высоко, как только можно в Англии, и, обозрев земли, лежащие у его ног, осознать: он господин этих земель.

Теперь ясно, что ничего из этого ему уже не суждено исполнить.

«Безвременно – вот как будут говорить люди, – подумалось ему. – Во цвете лет. Какая трагедия». В его ушах уже звенели слова будущих баллад, которые сочинят менестрели о нем, великом короле, ушедшем так рано:

Эдуарда закрыты земные пути.

Без легких не дышат, как ни крути.