Я мог и догадаться, что местом вечеринки папа выберет непременно какой-нибудь бордель. Кратер Ада был так назван в честь астронома-иезуита Максимилиана Дж. Ада. Игровая и порноиндустрии превратили этот район в главную греховную столицу Луны, утопающую в пороках, мерзостях и разврате,- настоящий рог изобилия запретных удовольствий, зарывшийся в пыли кратера, в каких-то шестистах километрах к югу от Селенасити или Селенограда, как его иногда называли. Бедняга старина астроном - святой отец Ад, должно быть, перевернулся в своем склепе.

- Сюда, незнакомец! - закричала какая-то рыжая толстушка в костюме изумрудно-зеленых оттенков. Она помахала склянкой с серым порошком, зазывая: - Присоединяйся к празднику!

Праздник. Это место больше всего напоминало настоящий Ад, каким он описан у Данте. Да и присесть было некуда, если не считать нескольких кушеток-скамеечек, расставленных вдоль стен, где трепеща сплелись в объятиях голые тела. Остальным гостям приходилось пританцовывать, прижавшись плечом к плечу, раскачиваясь в такт музыке в колышущемся море человеческих тел.

Высоко, под самыми сводами зала-пещеры, на одной из отполированных гладких скал парочка акробатов в блестящих трико расхаживала по канату, протянутому под самым потолком. Свет, точно ртуть, переливался на их арлекиновых нарядах. На Земле выступать на такой высоте - занятие смертельно опасное. Здесь же в случае падения канатоходцы могли лишь свернуть себе шею или, скорее всего, шеи танцующим внизу, принимая во внимание тесноту в зале.

- Сюда! - рыженькая снова напомнила о себе, дергая меня за рукав пуловера. Потом она хихикнула и сказала: - Ну, не будь же таким букой!

- А где Мартин Хамфрис? - мне приходилось перекрикивать шум карнавала.

Она заморгала глазами, накрашенными тенями с изумрудными блестками:

- Хамф? Именинничек? - Нерешительно повернувшись к толпе и махнув рукой, как в пустоту, она прокричала: - Он где-то тут. Это он устроил вечеринку. Ты, наверное, в курсе?

- Хамф - мой отец,- ответил я, радуясь удивлению, вспыхнувшему на ее лице.

Продираться сквозь толпу оказалось делом нелегким. Кругом ни одного знакомого лица. И пока я проталкивался и пропихивался в этом человеческом месиве, повидле, я задумался о том, знаком ли моему папаше хоть кто-нибудь из гостей. Вероятно, толпу наняли в честь торжественного случая, как в киномассовке. По крайней мере, рыженькая относилась как раз к этому типу «гостей».

Отец знал, что я не переношу столпотворения, и все же зазвал меня сюда, заставил окунуться в это столпотворение. Как это похоже на моего дражайшего папочку. Я пытался увернуться от участия в празднике: от шума, запахов духов и табака и наркотиков, от липкого пота спрессованных тел. У меня дрожали колени, я с трудом преодолевал тошноту - желудок скручивали спазмы.

Терпеть не могу такой обстановки. Для меня все это - слишком. Я бы давно упал в обморок, но здесь даже яблоку негде упасть. Однако, что ни говори, самочувствие мое не улучшалось от осознания того, что вечеринку мне придется провести на ногах.

Очутившись где-то посреди этого столпотворения, я остановился и зажмурился. Перед прилунением я вколол себе транквилизатор, но теперь почувствовал, что мне необходим еще один такой укол, причем немедленно.

Осторожно открыв один глаз, я осмотрелся в поисках ближайшего выхода из этой круговерти и сутолоки. И тут я увидел папашу. В колышущейся толпе завсегдатаев вечеринок я разглядел моего драгоценного папулю. Точно древнеримский император, почтивший присутствием одну из оргий, он восседал на возвышении в дальнем конце зала. Сходство с императором довершала ниспадающая тога алого шелка и две дамы по бокам, поддерживающие его.