На небольшом возвышении напротив помоста, на высоких стульях, похожих на троны, сидели дон Франциско и его супруга, донья Каталина. Последний раз я видел ее около месяца назад, и тогда она была в положении. Сейчас же было заметно, что сеньора уже разрешилась от бремени. Подле нее стояла дородная женщина, вероятно, кормилица, с ребенком на руках, и донья Каталина время от времени поправляла ему чепчик и одеялко. Было совершенно очевидно, что она — мать младенца.

«Лучше и придумать нельзя, — радостно подумал я. — Новорожденный не поднимет шума, а я стану сыном губернатора».

Конечно, будь у меня выбор, я предпочел бы переселиться в тело юноши лет восемнадцати-двадцати, но в имевшихся условиях младенец был идеальным вариантом. Правда, до него нужно было еще добраться, потому что женщина-кормилица стояла на пол-эстадо выше меня.

Проходя мимо возвышения, на котором располагалась семья губернатора, я повернулся к нему, словно собираясь ему что-то сказать. Сопровождающие меня стражники ничего не заподозрили и остановились. И тут я вскрикнул, схватился за сердце и рухнул к ногам кормилицы. Падая, вцепился в ее платье, словно со мной случилась судорога, и резко дернул вниз. Все произошло буквально за секунду, и среагировать никто не успел. Служанка, едва не выронив младенца, наклонилась, и я смог его коснуться и мысленно произнести: «Твоя душа во мне, моя душа в тебе». Привычный туман перед глазами, головокружение — и вот я, крохотный кулек, уже нахожусь на руках у кормилицы. А священник, которым только что был я, лежит у ее ног и орет в голос.

В рядах зрителей случился небольшой переполох: им показалось, что приговоренный сошел с ума. Губернатор дал какие-то распоряжения, к отцу Иштвану подбежали солдаты, схватили его под мышки и потащили к плахе. То ли дон Франциско подумал, что иезуит изображает сумасшедшего, то ли не мог простить даже обезумевшего врага, но он приказал продолжать казнь. Раздался свист топора и… Ни один мускул не дрогнул на лице его сиятельства, когда отрубленная голова того, кто теперь был его сыном, скатилась с плахи на мостовую.

Викарий поежился, но промолчал. Ему потребовалась вся его выдержка, чтобы сохранять внешнее спокойствие.

— Да-да, Джон, вижу. Вы хотите сказать: «Еще одна смерть, еще одно убийство». Увы, это обратная сторона моего дара. Его издержки.

— Продолжайте, Майкл, — деревянным тоном произнес потрясенный викарий.

— Сознаюсь, я злился на дона Франциско и выбрал его ребенка отчасти из мести. Впрочем, переселиться в этого малыша было выгодно, позже вы поймете, почему. А теперь идите, Джон. Впереди история следующей жизни, и на сегодня я, пожалуй, закончу. Добавлю лишь, что лежа на руках кормилицы, я считал себя сыном губернатора и даже не мог представить, насколько сильно ошибался.

В глазах священника загорелся интерес.

— Вы неверно угадали? Ребенок не был сыном дона Франциско?

— Увы, нет. Но позвольте мне сохранить интригу до завтра, дорогой друг, — улыбнулся Голд. — Идите, вам давно пора быть в церкви. А я нуждаюсь в отдыхе.

Неловко поднявшись, викарий заторопился к выходу. Губы его дрожали, помимо своей воли он осуждал друга за совершенные злодеяния, а себя самого — за то, что жаждал услышать продолжение столь необычной исповеди.

Он уже подошел к двери, когда в его голове мелькнул вопрос:

«А что бы сделал я, будь у меня такой дар?»