Роковая? По правде говоря, она не казалась более зловещей, чем все остальные. Когда мы переехали, Ричи заменил на своем ночном столике современный будильник с радио старинными бронзовыми часами — и я никак не могла понять, ни в какое время я проснулась, ни что меня разбудило. Было около половины четвертого утра. Я поняла, что больше не усну, но побоялась принимать еще снотворное. И хорошо сделала, ибо следующая таблетка привела бы меня в состояние, которое доктора называют устойчиво депрессивным. Три последние недели я провела в какой-то космической прострации, не будучи в состоянии прочитать ни строчки, — настоящим пленником в оболочке своего собственного тела.

Я еще порылась в воспоминаниях. В тот июньский день, когда Ричи переехал от меня на двадцать шесть миль на запад, в Манхэттен, он взял с собой только свой несессер. Как мог он так просто отказаться от всей своей прежней жизни? Мне же осталось только вдыхать запах его многочисленных от лучших портных костюмов, которыми вплоть до самого низа, где стояли ручного пошива ботинки, был битком забит наш шкаф. Перед моими глазами возник этот шкаф, затем его ванная комната, богато отделанная зеленым мрамором, с позолоченной фурнитурой. В первую ночь, когда мы переехали в этот дом, мы занимались любовью там, в маленькой ванной. В этот момент у меня в животе забурлило. «Целый контейнер нежирного йогурта не мог бы вызвать такую бурю», — подумала я. Я спустилась вниз по винтовой лестнице и направилась к холодильнику и — о, чудо! — обнаружила пиццу с сосисками и кусочками мяса, какую я обычно покупала, когда мальчики возвращались домой. «Или, — подумала я, — может быть, приготовить в микроволновой печи булочку с сосиской, а лучше целых три». После ухода Ричи я начала быстро поправляться. Я поправилась так, будто была на третьем месяце беременности, а не в периоде климакса.

Я прошла в темную, размером с баскетбольную площадку, кухню посмотреть — нет ли там готовой булочки с сосиской или надо отбить мясо, чтобы приготовить булочку с гамбургером. Я обдумывала этот вопрос с утонченностью человека, знающего толк в кулинарном искусстве.

«Я бы украсила блюдо гарниром и…» о, Боже!.. споткнулась обо что-то… Что, черт возьми, гам могло лежать? Я сама испугалась своего дикого крика. Я попятилась назад и наткнулась на духовку большой железной печки. Что бы это ни было, оно не двигалось. Я слышала только собственные всхлипывания и бессвязное бормотание. Невероятно, но я бросила взгляд на пульт системы безопасности рядом с дверью. Зеленый свет означал, что кто-то выключил сигнализацию. Я же — я была уверена — включала ее. Еще одно всхлипывание. Господи, нет! И вдруг меня озарило…

Александр! Ну конечно! У него кончились деньги, он вернулся домой, и, бросив рюкзачок на пол, сидит сейчас со своей гитарой наверху, у себя в комнате. Меня рассердила его небрежность, но я так была рада, что хоть один из моих детей был сейчас дома. Я протянула руку к выключателю и зажгла свет.

На полу был не рюкзачок Алекса.

Это был Ричи. Ричи, который лежал на спине с искаженным от боли лицом.

В его груди высоко торчал нож.

Как я закричала! Размахивая руками, я рванулась куда-то в сторону, налетела на уэльский кухонный стол, и висевшая над ним деревянная расписная бело-голубая с изображением голландских девушек тарелка и суповая миска с грохотом полетели на пол. Я опять закричала. Должно быть, я видела слишком много фильмов. Что делает женщина, когда видит труп? Она издает истерический, леденящий душу вопль, способный убедить Всевышнего изменить свое решение.